Леонид Каганов - Модель для сборки 2012

Славянка. Все то же — запах угля, вкус угля… Шутов дегустировал его, словно старое вино. Запах угля. И вкус угля — похожий на вкус крови.

За спиной неслышно двинулись вагоны, где-то вдали перекликались мужские голоса, ночной перрон был абсолютно пуст, если не считать уныло бредущей по нему собаки. Шутов потянулся и облизнул пересохшие губы.

Город ещё не знал, что он вернулся.

Он не стал брать такси, если можно так назвать пару потрепанных «жугулей» и совсем уж убитый «фолькс», сгрудившиеся на привокзальной площади. Как раньше, пошел пешком. По пешеходной улочке вдоль железнодорожных путей — к высокому мосту с прогибающимися под его весом досками. Впрочем, они точно так же прогибались и когда Шутов был юным студентом а не тридцатисемилетним заматеревшим мужиком.

Потом — вдоль бесконечного забора складов, мимо одинаковых двухквартирных коттеджей… И повернуть на Парковую улицу, которая вела к когда-то его дому. К дому, где он родился и вырос, где прошло детство и часть юности, где…

Он остановился и прислушался.

Ночь зудела стрекотанием то ли цикад, то ли мопеда — его заветной детской мечты. Где-то хрипел полублатной шансон и слышались вопли пьяной драки. Шутов улыбнулся. Тот, прошлый, он бы от греха обошел бессмысленную потасовку. Но сегодня ему было все равно — он стал другим. И дерущиеся, словно почуяв в темноте опасного зверя, стихли. Только сбивчивый топот в темноте — прочь, пока есть шанс спасти шкуру.

Теперь Славянка принюхивалась к нему, как раньше он — к запаху её угля.

Гуцко точно знал, что умирает. Необыкновенная ясность мысли была следствием того, что он уже третий день не пил. Водка закончилась, а встать и дойти до магазина, где всегда найдется компания, готовая налить полстакана, Гуцко не мог.

Что случилось и когда — он не помнил. Пока была водка, кашель и слабость не волновали. Ничто не волновало. Засыпал, просыпался, прокашливался, ощущая шершавую боль под ребрами, и глушил её парой стаканов. Боль уходила — растворялась в хмельной волне, как и весь остальной мир. Ещё маячили рядом какие-то мужики, булькали" родимой", тянули к себе газету с чайной колбасой и крошащимися ломтями ноздреватого хлеба. Потом куда-то делось все — мужики, колбаса, хлеб… И водка. Иссякла водка.

А вместе с ней иссякли и силы. Кое-как Гуцко сполз с продавленного дивана и доплелся до ванной с грязным унитазом и капающей из крана ржавой водой. Там пришло окончательное понимание того, что дело хреново. Перед глазами все плыло, ноги не держали. Обратно он добирался на карачках, запинаясь о валяющиеся повсюду пустые бутылки и почему-то валенки. Откуда у него столько валенок? Эта мысль была последней, Гуцко ткнулся лицом в дурно пахнущую наволочку и отключился.

Очнулся абсолютно трезвым и бессильным. Лежал, с ужасом понимая, что до ванной ему уже никогда не добраться, истекал липким потом и мочой, выкашливал легкие в пыльную тишину, уговаривал кого-то помочь. Ответом был лишь крысиный писк.

А когда смерть уже маячила на пороге рваной фигурой, появился Витька Шутов. Гуцко не удивился — кто же, как не Витька должен был явиться ему вместе с костлявой? Смерть и мёртвые — они же всегда рядом ходят…

Небритый, в мятом пиджаке, мёртвый Витька навис над Гуцко. Губы его шевелились, но понять, что он говорит, было невозможно. Гуцко попытался отмахнуться от него, не получилось — тело забилось в очередном приступе кашля и опало.

- Прости… меня… — просипело откуда-то изнутри него. — Прости…

- Ты что?! — заорал Шутов. — Ты что, Серега?! Ты, блин, не умирай, погоди! Я сейчас…

Он шарил по карманам в поисках телефона, потом уговаривал скорую приехать. Врач отказывался госпитализировать — Шутов совал ему деньги: доллары, рубли, евро. Наконец Гуцко перекинули на носилки и погрузили в раздолбанный уазик. Шутов в больницу не поехал, но пообещал попозже проведать и проверить. Врач хмыкнул и прямо сказал, что Гуцко не жилец.

- Ты уж постарайся, пилюлькин, — буркнул Шутов. — Вытащишь, гораздо больше дам. Запомни — гораздо.

Он проводил взглядом удаляющийся по дворовым колдобинам микроавтобус и выругался. Плохо. Со всех сторон плохо. И для дела, и вообще… Нужно было вернуться раньше. Не выжидать и рефлексировать, а просто купить билет на проходящий поезд, шугануть неотступно следующую по пятам команду и ехать. Чтобы разобраться, наконец, что же случилось тогда, пятнадцать лет назад.

Нужно запереть Серегину квартиру. Шутов поднялся по пяти знакомым ступеням и толкнул ободранную дверь. Неужели это — та самая квартира? Криво висящая на вылинявших обоях газетница, давным-давно вышитая Серегиной матерью, подтвердила: та самая. А вот и фотография в дешевой рамке — они с Гуцко и Митрофаном в нелепых спортивных костюмах стоят около забора. И довольно глупо улыбаются. Он тогда накопил денег на свою первую машину…

Шутов закрыл глаза и увидел объятый пламенем старый, но все ещё понтовый «мерс», несущийся в Ржавый яр. Услышал собственный раздирающий грудь крик. И — тишина, нарушаемая только отвратительным треском жрущего машину и человеческую плоть огня.

Где-то громко запищала крыса. Мягкий удар, еле слышный скрежет и снова писк. Шутов поморщился, сдернул с гвоздя ключ, пнул изъеденный молью валенок и вышел.

Крыса пищала ему вслед отчаянно и безнадежно.

Он давно забыл о том, что сделал когда-то. Как чертил, как исписывал формулами листы миллиметровки, как паял схемы. Забыл, откуда и зачем появился высокий рубчатый цилиндр из нержавейки — сердце прибора, название которому он так и не смог придумать.

И уж точно Гуцко, умиравшего на старой железной кровати в шестиместной палате, не волновала судьба серого зверька, свалившегося с полки в этот цилиндр.

Обезумевшая от голода и жажды крыса третий день металась в западне. Верхние резцы сломались накануне, когда она пыталась выгрызть торчащую из стенки цилиндра круглую кнопку. Кнопка провалилась внутрь, раздался тихий треск. Зубы дернувшейся крысы зацепились за оставшуюся круглую дыру и хрустнули. Она не скоро пришла в себя от боли и в очередной раз попыталась допрыгнуть до края цилиндра. Но он был слишком высоко, и крыса снова и снова, скрежеща коготками, безнадежно сползала по холодному металлу. Полежав и собрав силы, она вновь прыгала. Больше ей ничего не оставалось.

Темнота, сгустившаяся за крошечным пыльным оконцем кладовки, скрыла и странный, покрытый многолетней пылью агрегат, и его пленницу, и воткнутую в древнюю розетку электровилку, шнур от которой тянулся к прибору без названия. Названия не было, потому что сам его создатель не верил, что он может заработать. А когда все-таки заработал, сделал все, чтобы забыть об этом.