Леонид Каганов - Модель для сборки 2012

Что же это за рыба пережевала Туманского и выплюнула на рельсы?

Соломон понимал слова Даньки так, что юноша наивно и жестоко подставил старого Мойшу, накормив какую-то глупую рыбу — иностранную или отечественного разлива — смешной информацией о ценности работы Туманского.

Результат был предсказуемее кошачьей свадьбы.

Туманского натурально тошнило от всей этой современной политики и политической коммерции. Мойша был идеалист от науки. Приди к нему такая рыба, Туманский просто спустил бы ее с лестницы. И, надо полагать, таки спустил. За что и поплатился.

У Туманского не было родных, но на его похороны пришли многие. Мойша Туманский был семидесятилетним ребенком, который всем желал только добра. На Туманского не сердились, даже когда после его натуралистического опыта взлетел в воздух заброшенный дом на Старопортофранковской. Даже когда после его экспериментов маленькая пригородная речка сделалась на месяц вонючкой, да так и осталась на картах с этим названием. Туманский только улыбался и разводил руками — и ему всё прощали.

Утром, после похорон Туманского, к Соломону подошел пижон в кепке, полосатой тройке и лакированных ботинках. Глаза у пижона были серые и мертвые. Пижон сказал:

— Соломон, дай нам знать.

Соломон кивнул, и на том беседа завершилась. Постороннему человеку трудно понять всю важность этой беседы. Так я поясню. Пижон этот звался Сема Грач и был правой рукой уважаемого в Качибее человека. Сема Грач знал цену своему слову. И Соломон знал.

Туманского убил человек без сердца, и этот человек должен быть наказан.

Утром Соломон отправился в Тупик. Это был старый заводской район со множеством складских зданий, которые стояли почти вплотную к железнодорожным рельсам. Поговаривали, что скоро здесь все будут сносить, но где то «скоро»?

Соломон пришел посмотреть на место, где нашли тело Туманского. Соломон чувствовал себя престранно: был он полон неприятным мандражом, какого не случалось с ним уже много лет. То ли дело было в самом этом месте и в знании, что где-то рядом убили Туманского, то ли Соломон чувствовал близость развязки, как охотничий пес чувствует вальдшнепа.

Соломон обогнул склады с востока. Существовал и совсем короткий путь, но Соломон не спешил. Он прошел по рельсам к въезду в туннель. Слева возвышалась бурая громадина — старое здание, в котором раньше помещался табачный склад. Соломон узнал это здание, он бывал здесь не так давно. Табака здесь не было, склад закрылся еще до революции, а стал это доходный дом с огромными студиями, которые предприимчивый хозяин умудрялся задорого сдавать иностранцам и идиотам.

К одному из таких идиотов приходил сюда Соломон всего месяц назад — по делу.

Идиотом этим был тот самый Фалехов, знаменитый куплетист и мим. Изредка он развлекал публику игрой на скрипке, потому случалось и ему приглашать Соломона для наладки инструмента.

Фалехов приехал в город вроде бы из самой Москвы несколько месяцев назад — на короткие гастроли, но задержался надолго, объясняя этот поступок внезапно вспыхнувшей любовью к Качибею. Качибейцам неожиданное чувство со стороны знаменитости чрезвычайно льстило, и они отвечали Фалехову полной взаимностью. Куплеты Фалехова пользовались большой популярностью, расходились на патефонных пластинках и в списках, а самого его разве что на руках не носили.

Жил Фалехов во втором этаже этого вот бывшего склада, и прямо под окнами его гремели поезда — не слишком часто, зато громко.

Некоторое время Соломон, прищурившись, внимательно глядел на окна второго этажа. Потом обошел здание и направился к трамвайной остановке.

Рассказывают, будто Соломон в один прием сопоставил все факты и шел к трамваю с полными карманами подозрений. Это не так. Но что Соломон был задумчив — правда.

Приближался уже с яростным звоном трамвай, когда Соломона окликнули высоким голосом. К остановке быстро, но с известным изяществом, двигался человек в элегантном светлом плаще. Его полосатый шарф романтически развевался на ветру.

Это был Фалехов. Внешность его по открыткам была знакома в то время всякому культурному человеку. Свой возраст — немного за сорок — Фалехов тщательно скрывал, за лицом очень следил, сверял его с открытками десятилетней давности и расстраивался, если находил новую морщинку. Верхнюю губу Фалехова украшала раздражающе тоненькая полоска усов. Вы скажете: опереточный злодей, известный типаж. И будете кругом правы.

В то время когда Соломон с Фалеховым садились в трамвай, в квартире Соломона случилось происшествие.

Кот Василий, заведенный с вечера, теперь неэкономно расхаживал из угла в угол, наслаждаясь движением с тем рвением, на какое только способен неодушевленный механизм.

В коридоре послышались скрип половиц и невнятное ворчание. Заскрежетал английский замок. Кот напряженно остановился. Внутреннее механистское чутье говорило ему, что происходит странное. Дверь приоткрылась, и в комнату проник незнакомец. Если бы здесь был Соломон, он непременно узнал бы вчерашнего громилу из переулка, того самого, что вчера же успел полежать в мастерской настройщика. Ясно, что помощники Данькины догнать бандита не смогли. При свете дня этот тип выглядел еще более подозрительно. Маленькие глаза его под густыми низкими бровями неприятно бегали (правый был украшен здоровенным фингалом), сам он имел вид неуклюжий и неотесанный, будто деревянный медведь, двигался вперевалку. Любой случайный свидетель определил бы в визитере человека приезжего и крайне сомнительного. Но дом, в котором проживал Соломон, был сегодня не по-качибейски тих и пуст.

Кот оставил без внимания внешность субъекта. Он зафиксировал только, что вошедший не был Соломоном. С тихим кряхтением Василий пополз под кровать, в надежде пересидеть опасность, но совершенно напрасно. Громила неожиданно ловко подскочил к коту и ухватил за хвост. Кот, не приученный к такому обращению, недоуменно заскрежетал. Преступник оставался невозмутимым. Игнорируя протест механического животного, спрятал его под пиджак и стремительно покинул квартиру Соломона.

Грабитель не заметил, как из парадной за ним вышел Данька и неспешно двинулся следом, не вынимая рук из карманов и насвистывая «Лимончики».

Фалехов заказал себе стакан теплого молока и теперь пил его маленькими глотками.

Он уговорил Соломона устроиться для беседы на террасе Приморского бульвара, откуда хорошо был виден порт и за ним — море, серое еще и недоброе в апреле.

Похолодало, ветер дул с моря, унося со столов салфетки и вырывая зонтики из рук неосмотрительных девушек. Но Фалехов, будто не чувствуя ветра и холода, снял плащ и перекинул через руку. Соломон и раньше замечал за Фалеховым подобное: иногда Фалехов словно стеснялся своей правой руки, кисть которой в любое время года была обтянута перчаткой. Такой внезапной и обыкновенно кратковременной застенчивостью Фалехов обезоруживал собеседников. Соломон остался равнодушен к этому жесту.