Орсон Кард - Игра Эндера. Глашатай Мертвых

— Почему? — крикнул он.

— Потому, что я не хочу, чтобы ты умер.

Она увидела растущее понимание в его глазах. «Да, Либо, потому что я люблю тебя, потому что, если ты узнаешь секрет — свинки убьют тебя; мне нет дела до Ста Миров или взаимоотношений между человечеством и свинками, мне ни до чего нет дела, пока ты жив».

Наконец слезы брызнули из его глаз и покатились по щекам.

— Я хочу умереть, — произнес он.

— Ты утешаешь всех, — шепнула она. — Кто же утешает тебя?

— Ты должна сказать мне, чтобы я мог умереть.

Вдруг его объятия ослабели; теперь, он повис на ней так, что она поддерживала его.

— Ты устал, — прошептала она. — Но ты можешь отдохнуть.

— Я не хочу отдыхать, — пробормотал он, но он не высвободился из ее объятий и позволил ей увести его от терминала.

Она привела его в спальню, сняла простыни, не обращая внимание на взлетевшую пыль.

— Иди сюда, ты устал, отдохни. Ты для этого пришел ко мне, Либо. Чтобы обрести мир и утешение.

Он закрыл лицо руками, раскачиваясь взад и вперед, — мальчик, оплакивающий своего отца, оплакивающий утраченное навеки, что оплакивала когда-то и она. Она разула его, сняла брюки и просунула руки под его рубашку, чтобы снять ее через голову. Он глубоко задышал, пытаясь унять рыдания, и поднял руки, чтобы дать ей снять рубашку.

Положив одежду на стул, она склонилась, чтобы накрыть его, но он поймал ее руку и сквозь слезы просительно посмотрел на нее.

— Не оставляй меня здесь одного, — шепнул он. Его голос был хриплым от отчаяния. — Останься со мной.

Она позволила ему уложить ее на кровать, и он крепко прижался к ней; через несколько минут сон сморил его. Она, однако, не спала. Ее рука мягко и ненасытно скользила по его плечам, груди, талии. «О Либо, я думала, что потеряла тебя, когда они увели тебя, я думала, что потеряла тебя, как потеряла Пипо». Он не слышал ее шепота. «Но ты всегда будешь приходить ко мне в такие минуты». Ее могли изгнать из райского сада, как Еву, за совершенный ею по неведению грех. Но опять-таки, как и Ева, она была в состоянии вынести это, потому что с ней остался Либо, ее Адам.

Остался с ней? Остался? Рука, касающаяся его обнаженного тела, задрожала. Она никогда не будет обладать им. Она и Либо могли быть вместе только обвенчавшись — законы любой колонии на этот счет были жесткими, и особенно суровыми — в католических колониях. Этой ночью она могла бы поверить в то, что он хотел бы жениться на ней, когда пройдет время. Но Либо был именно тем человеком, за которого она не могла выйти замуж.

Ведь в таком случае он автоматически получал доступ ко всем ее файлам, если бы он смог выдвинуть убедительную причину его интереса к их содержимому, а в это число, безусловно, вошли бы все рабочие файлы независимо от того, насколько глубоко она их засекретила. Межзвездный Кодекс допускал такое. В глазах закона супруги считались одной личностью.

Она никогда не допустит, чтобы он ознакомился с содержимым этих файлов, иначе он обнаружит то, что узнал его отец, и на склоне холма будет уже его тело, и его мучения под ножом свинок она будет видеть по ночам всю свою жизнь. Разве недостаточно ей вины за смерть Пипо? Выйти замуж за Либо значило бы убить его. С другой стороны, не выйти за него замуж было бы равносильно самоубийству, потому что если она не с ним, то все равно с кем.

«Какая я умница — нашла такую дорогу в ад, с которой мне не сойти».

Она вжалась лицом в плечо Либо, и ее слезы потекли по его груди.

Мы идентифицировали четыре разговорных языка свинок. Наиболее часто употреблялся в нашем присутствии так называемый «язык братьев». Мы также слышали отрывки на «языке жен», который они, скорее всего, используют для общения с женскими особями (как вам нравится такая дифференциация полов!), и на «языке деревьев», ритуальные идиомы которого, как они говорят, используются в молитвах, обращенных к деревьям-тотемам их предков. Они также упоминали четвертый язык, называемый «язык отцов», который, по-видимому, состоит из звуков, получаемых при ударах палочек разного размера друг об друга. Они настаивают на том, что это настоящий язык, отличающийся от других так же, как, например, португальский от английского. Они называют его «языком отцов», потому что звуки его производятся посредством палочек из древесины деревьев, а они верят, что в деревьях заключены души их предков.

Свинки замечательно восприимчивы к человеческим языкам — гораздо более, чем мы к их языкам. За последнее время они стали разговаривать между собой на старке или португальском большую часть времени, проводимого с нами. Возможно, в наше отсутствие они возвращаются к своим языкам. Может быть, они восприняли человеческие языки как свои собственные, а может, новые языки так понравились им, что стали постоянным их развлечением, родом игры. Сам факт засорения их языка вызывает сожаление, но это было, скорее всего, неизбежным, если мы хотели общаться с ними.

Доктор Свинглер спросил, обозначают ли их имена и обращения что-либо конкретное в их культуре. Отвечу категорическим «да», хотя я и имею смутное представление о том, что именно они обозначают. Существенным представляется то, что мы никогда не звали их по именам. Вместо этого, как только они выучили старк и португальский, они попросили нас разъяснить значения слов и затем в конце концов представили нам имена, выбранные ими для себя (или друг для друга). Такие имена, как «Рутер» или «Чупачу», возможно, являются переводом их имен на «языке братьев» или просто иностранными прозвищами, которые они выбрали для нашего пользования.

Они используют для обращения друг к другу слово «брат». Женщин они называют «жены», но никогда «сестры» или «матери». Они иногда упоминают «отцов», но этот термин всегда используется ими в применении к деревьям-тотемам их предков. Что же касается нас, они, естественно, используют слово «люди», однако они также прибегают к терминам новой иерархии Демосфена. Они относятся к людям как к фрамлингам, а к свинкам других племен как к ютланнингам. Странным является, однако, то, что они относятся к самим себе как к раманам, что показывает неправильное понимание ими принципов иерархии или же то, что они видят себя глазами людей! И — еще один неожиданный поворот — они несколько раз говорили о женщинах как о варелсах.

Жилые дома в Рейкьявике были врезаны в гранитные стены фьордов. Дом Эндера находился высоко на скале, и каждый раз приходилось преодолевать утомительный, подъем по ступенькам и лестницам. Однако в доме было окно. Большую часть детства он провел за металлическими стенами, поэтому при любой возможности он жил там, где мог видеть небо.