Орсон Кард - Игра Эндера. Глашатай Мертвых

Он услышал шепот Джейн:

— Эндрю, я не устаю удивляться тому, как ты умеешь превращать людей в плазму.

Эндер не мог ответить ей, да она и не поверила бы. Он не планировал это, он импровизировал. Откуда он мог знать, что Ольгадо сохранил запись поведения Маркао в семье? Только с Грего он угадал правильно, да и то инстинктивно, почувствовал, что Грего нужен кто-то, кто подчинил бы его, кто вел бы себя, как отец. Его собственный отец был жестоким, поэтому только в жестокости Грего мог увидеть доказательство любви и силы. И теперь его горячие слезы омывали шею Эндера.

Он догадался, чего хочет Грего, но Куара захватила его врасплох. Пока остальные молча смотрели, как плачет Грего, она спустилась с кровати и подошла к Эндеру. Глаза ее рассерженно сузились.

— Вонючка! — твердо сказала она, повернулась и вышла из комнаты.

Миро с трудом подавил смех, а Эла улыбнулась. Эндер поднял брови, словно говоря: не всегда выигрываешь.

Казалось, Ольгадо услышал его мысли. Со своего места возле терминала мальчик с металлическими глазами мягко сказал:

— И с ней вы выиграли. Даже такого она никому из посторонних не говорила много месяцев.

«Но я не посторонний, — сказал про себя Эндер. — Разве ты не заметил? Я теперь член семьи, нравится вам это или нет. Нравится это мне или нет».

Через некоторое время Грего перестал всхлипывать. Он спал. Эндер отнес его в постель; Куара уже спала на своей кровати. Эла помогла Эндеру снять с Грего мокрые штаны и надела на него пижаму — руки ее были нежными и умелыми, и Грего не проснулся.

Когда они вернулись в гостиную, Миро изучающе посмотрел на Эндера.

— Что же, Глашатай, вы можете выбирать. Мои брюки будут вам тесными, а отцовские сразу свалятся.

Эндер не сразу понял: его брюки давно высохли.

— Не беспокойтесь, — сказал он, — я могу сменить их дома.

— Мать придет только через час. Вы ведь пришли встретиться с ней? К тому времени ваши брюки будут чистыми.

— Тогда твои брюки, — сказал Эндер. — Надеюсь, они мне ничего не отдавят.

Это означает жизнь в постоянной лжи. Мы пойдем и обнаружим что-то, что-то очень важное, а затем, когда мы вернемся на станцию, вы напишете совершенно невинный рапорт, в котором нет и речи о том, что мы узнали посредством загрязнения их культуры.

Вы слишком молоды, чтобы понять, что это за мука. Отец и я стали делать это, потому что не могли больше скрывать знания от свинок. Вы обнаружите, как в свое время я, что не менее болезненно скрывать знания от своих коллег-ученых. Когда ты смотришь на то, как они сражаются с проблемой, и знаешь, что у тебя есть информация, могущая легко разрешить их проблему; когда ты видишь, как близко они подходят к решению задачи, а затем из-за недостатка информации отказываются от своих правильных выводов и возвращаются к ошибочным, — ты не можешь быть человеком, если это не вызывает у тебя сильных страданий.

Вы должны всегда напоминать себе: это их закон, их выбор. Это они построили стену между собой и правдой, и они только накажут нас, если мы позволим им узнать, как легко и полностью пробивается эта стена. И для любого ученого-фрамлинга, стремящегося к правде, они не что иное, как десяток ограниченных descabecados (безголовых), презирающих знание, не придумавших ни одной оригинальной гипотезы, чья единственная работа — прочесывать работы настоящих ученых, чтобы подловить их на крошечных ошибках, или противоречиях, или неточностях в методе. Эти кровопийцы обсосут каждый ваш рапорт, и если вы хоть раз утратите бдительность, они поймают вас.

Это значит, что вы не можете даже упоминать свинку, чье имя является результатом загрязнения языка: имя Капс (чашка) дало бы им понять, что мы научили их начаткам гончарного дела. С именами Календар и Рипер (жнец) все и так ясно. И нас не спасет даже сам Господь, если они узнают об имени Эрроу (стрела).

Новинья засиделась на биологической станции, несмотря на то, что сделала все и что собиралась уйти еще час назад. Образцы различных клонов картофеля, посаженные в питательную жидкость, успешно проросли; теперь оставалось лишь проводить ежедневные наблюдения, с тем чтобы определить, какие из сделанных ею генетических изменений приведут к появлению наиболее стойкого и урожайного сорта.

«Если мне нечем заняться, то почему я не иду домой?» — У нее не было ответа на этот вопрос. Ее дети, наверняка, нуждались в ней; не было ничего хорошего в том, что она уходила рано утром и возвращалась домой, когда малыши уже спали. И даже сейчас, зная о том, что пора возвращаться, она все сидела и рассматривала лабораторию, ничего не видела, ничего не делала — вообще ничего не ощущала.

Она подумала о том, что пора идти домой, и не могла понять, почему сама мысль об этом не была радостной. «В конце концов, — напомнила она себе, — Маркао мертв. Он умер три недели назад. Ни секундой раньше, чем нужно. Он сделал все, что мне когда-либо нужно было от него, и я сделала все, что он хотел, однако все наши мотивы были исчерпаны за четыре года до того, как он окончательно разложился. Все это время у нас не было ни секунды любви, но у меня и в мыслях не было оставить его. Развод был бы невозможен, однако вполне достаточно было бы жить раздельно. Чтобы прекратить избиения. — До сих пор в боку у нее чувствовалось онемение, иногда болезненное, оттого что в последний раз он швырнул ее на бетонный пол. — Какие приятные воспоминания ты оставил после себя, Као, мой муж-собака!».

Боль в боку вспыхнула, как только она подумала о ней. Она кивнула с удовлетворением. «Это не более того, что я заслужила, и будет жаль, если все заживет».

Она подошла к двери, закрыла ее за собой. Компьютер выключил после ее ухода весь свет за исключением ламп, постоянно освещавших различные растения для стимулирования фотосинтетических процессов. Она любила свои растения, своих маленьких зверюшек, с удивительной силой. «Растите, — призывала она их день и ночь, — растите и процветайте». Она горевала о тех из них, которые плохо росли, и вырывала их только тогда, когда уже было очевидно, что из них ничего не получится. Сейчас, удаляясь от станции, она все еще подсознательно слышала их музыку — писк бесконечно маленьких клеток, когда они росли, делились и образовывали собой более сложные структуры. Она шла из света в темноту, от жизни к смерти, и ее душевная боль становилась все сильнее, по мере того как сильнее болели суставы.