Орсон Кард - Игра Эндера. Глашатай Мертвых

Спускаясь с холма к своему дому, она увидела на земле пятна света, шедшего из окон. Окна комнат Куары и Грего были темными; она бы не смогла вынести их упрека, заключившегося у Куары — в молчании, а у Грего — в мрачных и злобных преступлениях. Но было необычно много света в других комнатах, включая ее комнату и переднюю. Происходило что-то необычное, а она не любила необычных вещей.

Ольгадо сидел в гостиной, как всегда, с наушниками; сегодня он еще и подключил свой глаз к компьютеру. Похоже, он вызывал из компьютера какие-то воспоминания, а может, записывал в память то, что увидел недавно. Опять она пожалела, что не может записать свои визуальные воспоминания в компьютер и стереть их, заменить более приятными. Труп Пипо — она с радостью забыла бы это, заменила бы теми золотыми днями, когда они втроем работали на станции зенадора. Или тело Либо, завернутое в ткань… Вместо этого она оставила бы другие образы — прикосновение его губ, выразительность тонких рук. Но хорошие воспоминания не приходили, глубоко похороненные под болью. «Я украла те замечательные дни, поэтому у меня их забрали и заменили тем, что я заслужила».

Ольгадо повернулся к ней, и она содрогнулась, увидев этот отвратительный провод, торчащий из глаза. «Прости, — сказала она про себя. — Если бы у тебя была другая мать, ты бы не потерял глаз. Ты родился самым лучшим, самым здоровым из моих детей, Лауро, но, наверное, все вышедшее из моего чрева не может сохраниться долго».

Конечно, она не сказала ничего вслух, и Ольгадо тоже молчал. Она повернулась, чтобы пройти в свою комнату и посмотреть, почему там горит свет.

— Мама, — сказал Ольгадо.

Он снял наушники и вытаскивал провод из глаза.

— Да?

— У нас гость, — сказал он. — Глашатай.

Она похолодела. «Только не сегодня», — воскликнула она мысленно. Но она знала, что не захочет видеть его ни завтра, ни потом, никогда.

— Его брюки уже чистые, и он переодевается в твоей комнате. Надеюсь, ты не возражаешь.

Из кухни появилась Эла.

— Ты пришла, — сказала она. — Я сделала кофе, и тебе тоже.

— Я подожду на улице, пока он не уйдет, — сказала Новинья.

Эла и Ольгадо переглянулись. Новинья сразу поняла, что они считают ее проблемой, которую надо решить; по всей видимости, они уже согласились со всем, что хочет сделать здесь этот Глашатай. «Ну, со мной вам так легко не справиться».

— Мама, — сказал Ольгадо, — он не такой, как говорил епископ. Он хороший.

Новинья ответила ему с уничтожающим сарказмом в голосе:

— С каких пор ты стал специалистом по добру и злу?

И снова Эла и Ольгадо обменялись взглядами. Она знала, о чем они думают: как объяснить ей? как уговорить ее? «Никак, дорогие мои дети. Меня нельзя уговорить, и Либо убеждался в этом каждую неделю. Он так и не смог узнать мой секрет. Не моя вина в том, что он умер».

Но она все же изменила свое решение. Вместо того чтобы уйти, она скрылась в кухне, пройдя мимо Элы так, чтобы не задеть ее. На столе выстроились аккуратным кружком крохотные кофейные чашки. В середине круга стоял дымящийся кофейник. Она села и положила руки на стол. «Значит, Глашатай здесь, и пришел к ней. Куда еще ему идти? Моя вина в том, что он здесь, не так ли? Еще один человек, жизнь которого я разрушила, как жизни моих детей, Маркао, Либо, Пипо и свою собственную».

Из-за ее плеча протянулась сильная, но на удивление гладкая мужская рука, взяла кофейник и начала разливать кофе тонкой струйкой в маленькие чашечки.

— Posso derramar? — осведомился он. Что за глупый вопрос, ведь он уже разливает. Но голос его был мягким, в его португальском языке чувствовался красивый кастильский акцент. Испанец?

— Desculpa-me, — прошептала она. (Простите меня.) — Trouxe о senhor tantos quilometros…

— Межзвездные полеты измеряются не километрами, дона Иванова. Годами.

Слова его обвиняли, но голос был грустным, даже прощающим, утешающим. «Этот голос мог бы соблазнить меня. Этот голос лжив».

— Если бы я могла вернуться в прошлое и возвратить вам двадцать два года, я сделала бы это. Мой вызов был ошибкой, извините, — голос ее звучал фальшиво. Вся ее жизнь была лживой, и даже это извинение звучало отрепетированно.

— Я еще не почувствовал этого времени, — сказал Глашатай. Он все еще стоял позади нее, и она еще не видела его лицо. — Для меня прошла всего неделя с тех пор, как я расстался с сестрой. Кроме нее у меня никого не осталось. Ее дочь еще не родилась тогда, а сейчас она, наверное, закончила колледж, вышла замуж, может быть, родила своих детей. Я никогда не увижу ее. Но я теперь знаю ваших детей, дона Иванова.

Она поднесла к губам чашку и выпила ее одним глотком, обожгла язык и горло.

— Вы считаете, что узнали их всего за несколько часов?

— Лучше, чем вы, дона Иванова.

Новинья услышала, как у Элы перехватило дыхание от дерзости Глашатая. И хотя она подумала, что такое возможно, все же она разозлилась из-за того, что это сказал посторонний. Она повернулась, чтобы посмотреть на него, ответить ему, но за ее спиной его не было. Она повернулась дальше, наконец встала, но в комнате его не было. Эла стояла в дверях, широко раскрыв глаза.

— Вернитесь! — сказала Новинья. — Нельзя же сказать такое и просто уйти!

Но вместо ответа она только услышала тихий смех в глубине дома. Новинья направилась в направлении звука, прошла через все комнаты в самый конец дома. Миро сидел на ее кровати, а Глашатай стоял возле двери, и оба смеялись. Миро увидел ее, и улыбка исчезла с его лица. Она почувствовала боль. Он не улыбался уже много лет, она даже забыла, каким прекрасным становилось его лицо, как у его отца, — а ее приход стер эту улыбку.

— Мы пришли сюда поговорить, потому что Ким страшно зол, — объяснил Миро. — Эла заправила постель.

— Я думаю, Глашатаю безразлично, заправлена, ли постель, — холодно сказала Новинья. — Не так ли, Глашатай?

— Своя красота, — сказал Глашатай, — есть и в порядке, и в беспорядке.

Но он не повернулся к ней, и она была рада, потому что ей не придется смотреть в его глаза, когда он будет слушать ее отповедь.

— Я хочу сказать вам, Глашатай, что вы приехали зря, — сказала она. — Если хотите, можете меня ненавидеть, но нет смерти, о которой вам нужно Говорить. Я была глупой девчонкой и наивно вообразила, что по моему вызову появится автор «Королевы и Гегемона». Я потеряла человека, который был мне словно отец, и мне нужно было утешение.

Теперь он повернулся к ней. Он был не старым, моложе ее, и в глазах его светилось понимание. «Он опасен, — подумала она, — он красив, я тону в этом понимающем взгляде».

— Дона Иванова, — сказал он, — как можно было прочесть «Королеву и Гегемона» и вообразить, что ее автор может принести утешение?

Ответил Миро — молчаливый, неторопливый Миро, ввязавшийся в разговор с энергией, которой не проявлял с детского возраста.