Орсон Кард - Игра Эндера. Глашатай Мертвых

Епископ Перегрино поиграл со своим кольцом.

— Примет ли Межзвездный Конгресс такое решение? Есть жесткое ограничение на размер этой колонии, и если сюда приедет много неверных…

— Вы, конечно, знаете, что они предусмотрели это. Зачем иначе они оставили на орбите Лузитании два звездолета? Католицизм гарантирует неограниченный рост населения, так что они просто вывезут излишки — принудительная эмиграция. Они собирались сделать это через пару поколений — что может помешать им начать сейчас?

— Они не сделают этого!

— Межзвездный Конгресс был образован для того, чтобы положить конец священным войнам и погромам, которые все время происходили то тут, то там. С законом о преследовании по религиозным мотивам не шутят.

— Вы преувеличиваете! Какой-то сошедший с ума еретик вызывает одного Глашатая Мертвых — и это грозит нам вынужденной эмиграцией?

— Дорогой отец, так всегда строились отношения между религией и светской властью. Мы должны быть терпеливыми хотя бы по такой причине: все пушки у них.

Навио усмехнулся.

— Даже если пушки у них, ключи от рая и ада у нас.

— И я уверен, что половина членов Межзвездного Конгресса уже изнывает от нетерпения. Тем не менее я хотел бы помочь вам. Вместо того чтобы публично отказываться от ваших слов (от глупых и неоправданных слов), пусть все узнают, что вы поручили Детям Разума Христова взять на себя почетную обязанность отвечать на вопросы этого безбожника.

— Возможно, вы не знаете всех ответов, которые ему нужны, — сказал Навио.

— Но мы можем найти эти ответы для него, не правда ли? Тогда, может быть, людям Милагре не придется отвечать на его вопросы самим; вместо этого они будут говорить только с братьями и сестрами нашего ордена.

— Другими словами, — сухо сказал Перегрино, — монахи вашего ордена станут слугами безбожника.

Дон Кристао про себя трижды повторил свое имя.

Никогда с тех пор, когда он был юным солдатом, Эндер не ощущал так ясно, что находится на вражеской территории. Дорожка от площади к вершине холма была истерта ногами множества верующих, а купол собора был таким высоким, что был виден в течение всего пути, за исключением нескольких секунд на самом крутом участке. Слева от него была начальная школа, построенная уступами на склоне; справа находился Vila dos Professores — город учителей, в котором жили в основном садовники, уборщики, клерки и другие мелкие служащие. Все учителя, которых видел Эндер, носили зеленые одежды ордена, они с любопытством разглядывали его, проходя мимо.

Противостояние началось, когда он поднялся на вершину холма и вышел на широкое почти плоское пространство, покрытое безукоризненным газоном и садом, с аккуратными тропинками из небольших камней. «Это мир церкви, — подумал Эндер. — Все на месте и никаких сорняков». Он чувствовал на себе множество глаз, но одежды теперь были черными или оранжевыми — священники и дьяконы, в их глазах — недоброжелательство власти, которой что-то угрожает. «Чем помешал вам мой приезд?» — молча спросил их Эндер. Но он понимал, что их ненависть была им заслужена. Он был диким растением, которое попало в безупречно ухоженный сад; всюду он нес угрозу беспорядка, и многие прекрасные цветы умерли бы, если бы он укоренился и вытянул соки жизни из почвы.

Джейн весело болтала с ним, пытаясь вызвать его на разговор, но Эндер не вступал в игру. Священники не должны увидеть, что его губы шевелятся. Многие из них считали устройства, подобные серьге в его ухе, святотатственными, попыткой улучшить тело, которое Бог создал совершенным.

— Сколько священников может прокормить этот город, Эндер? — спросила она с притворным интересом.

Эндер мог бы сказать, что она и так знает точно, сколько их. Она любила надоедать ему вопросами, когда он не мог отвечать и даже признать при всех, что она что-то говорит ему на ухо.

— Трутни, которые даже не размножаются. Если они не делают этого, то не должны ли они вымереть по законам эволюции?

Конечно же, она знала, что священники выполняют большую часть административной и общественной деятельности в этом сообществе. Эндер мысленно составил свой ответ ей. «Если бы не было священников, то правительство, бизнес или какие-то другие группы расширились бы, чтобы взять на себя эту ношу. Какая-то жесткая иерархия всегда появлялась в качестве сдерживающей консервативной силы в любом обществе, чтобы общество могло сохранить себя, несмотря на постоянные изменения. Наделенные властью ортодоксы раздражают, но нужны любому обществу. Разве Вэлентайн не написала об этом в своей книге про Занзибар? Она сравнила класс священников с позвоночником…».

Только чтобы показать ему, что может предугадывать его ответы даже тогда, когда он не может произнести их вслух, Джейн зачитала цитату; она сделала это голосом Вэлентайн, который, очевидно, занесла в память, чтобы мучить его. «Для костей характерна жесткость, и они кажутся мертвыми, каменными, но прикрепляясь к скелету, отталкиваясь от него, остальное тело может выполнять все движения жизни».

Голос Вэлентайн причинил ему боль, которая была сильнее, чем он ожидал. Его шаги замедлились. Он понял, что именно из-за того, что ее не было с ним, он так остро чувствовал враждебность священников. Он держал за бороду кальвинистского льва в его логове, он прогуливался обнаженным (в философском смысле) среди пылающих углей ислама, и фанатики-синтоисты выкрикивали угрозы смерти под его окном в Киото. Но Вэлентайн всегда была рядом, в том же городе, дышала тем же воздухом. Она ободряла его, когда он начинал; после поединка он возвращался, и она находила смысл даже в его провалах, награждая его маленькими победами даже во время поражений. «Я оставил ее всего десять дней назад, и уже мне не хватает ее».

— Кажется, налево, — сказала Джейн. К счастью, сейчас она говорила своим голосом. — Монастырь находится на западном склоне, над станцией зенадора.

Он прошел вдоль школы, где ученики старше двенадцати лет изучали высшие науки. И там, прижавшись к земле, ждал его монастырь. Он улыбнулся, отметив контраст между собором и монастырем. Дети Разума почти раздражающе отрекались от великолепия. Не удивительно, что всюду церковники недолюбливают их. Даже монастырский сад резко отличался от церковного — везде, где не было овощей, росли сорняки и некошеная трава.

Настоятеля, конечно же, звали дон Кристао. Если бы это была женщина, ее имя было бы дона Криста. Здесь были только одна начальная школа и один колледж и потому только один ректор; муж руководил монастырем, а жена — школами, соединяя все дела ордена в одной семье. С самого начала Эндер говорил Сан Анжело, что это было верхом притворства, а вовсе не скромности, что лидеры монастырей и школ назывались просто «господин Христианин» и «госпожа Христианка», присваивая титулы, которые должны принадлежать каждому последователю Христа. Сан Анжело лишь улыбнулся, потому что, конечно же, именно это он и имел в виду. Он был надменным в своем смирении, и за это Эндер его и любил.