Орсон Кард - Игра Эндера. Глашатай Мертвых

Миро сказал то, что он только что подумал:

— До этой минуты они не знали, что Пипо и Либо плакали, умирая.

Миро не знал, о чем думала Уанда после этого; он видел лишь, как она отвернулась, прошла неверной походкой несколько шагов, упала на четвереньки и горько заплакала.

Миро присел рядом с Глашатаем, который сидел с опущенной головой, прижав подбородок к груди.

— Глашатай, — сказал Миро, — разве возможно, что вы первый Глашатай и вы же Эндер? Не может быть!

— Она рассказала им больше, чем я ожидал, — прошептал Глашатай.

— Но ведь Глашатай Мертвых, который написал эту книгу, — самый мудрый из всех, кто жил во времена полетов к звездам. А Эндер был убийцей, он уничтожил целый народ, прекрасный народ раманов, которые могли бы научить нас всему…

— И оба они — люди, — проговорил Глашатай.

Хьюмэн подошел к ним и произнес строфу из «Гегемона»:

— Болезнь и лечение в каждом сердце. Смерть и избавление в каждой руке.

— Хьюмэн, — сказал Глашатай, — скажи своему народу, чтобы он не скорбел о том, что было сделано по незнанию.

— Это ужасно, — ответил Хьюмэн. — Это был наш величайший дар.

— Скажи своим, чтобы они успокоились и выслушали меня.

Хьюмэн прокричал несколько слов, не на «языке мужчин», а на «языке женщин», языке власти. Все замолчали и сели, чтобы выслушать, что скажет Глашатая.

— Я сделаю все, что смогу, — сказал Глашатай, — но сначала я должен узнать вас, иначе как я смогу рассказать вашу историю? Я должен узнать вас, иначе как я смогу понять, есть ли в воде яд? И все равно останется самая серьезная проблема. Человечество может любить баггеров, потому что все они мертвы. Но вы живы, и люди боятся вас.

Хьюмэн встал, показал на свое тело, как на что-то слабое и немощное.

— Нас?

— Они боятся того же, чего боитесь вы, когда вы смотрите вверх и видите, как звезды заполняются людьми. Они боятся того, что однажды, добравшись до какого-нибудь мира, они обнаружат, что вы пришли туда первыми.

— Но мы не хотим прийти туда первыми, — сказал Хьюмэн. — Мы хотим прийти туда тоже.

— Тогда дайте мне время, — попросил Глашатай. — Расскажите мне, кто вы, чтобы я мог рассказать им.

— Что угодно, — сказал Хьюмэн. — Мы расскажем тебе все.

Листоед встал. Он говорил на «языке мужчин», но Миро понимал его:

— О некоторых вещах ты не можешь рассказывать.

Хьюмэн ответил ему резко, но на старке:

— Некоторые вещи, которым нас научили Пипо и Либо и Уанда и Миро, они тоже не могли нам рассказывать. Но они рассказали нам.

— Мы не обязаны повторять их глупости. — Листоед все еще говорил на «языке мужчин».

— Но нам не хватает и их мудрости, — возразил Хьюмэн.

Тогда Листоед сказал что-то на «языке деревьев», и Миро не понял. Хьюмэн не ответил, и Листоед отошел прочь.

Подошла Уанда с красными от слез глазами.

Хьюмэн вновь повернулся к Глашатаю.

— Что ты хочешь знать? — спросил он. — Мы расскажем тебе, мы покажем тебе, если сможем.

Глашатай, в свою очередь, взглянул на Миро и Уанду.

— О чем их спросить? Я знаю так мало, я даже не знаю, что нам нужно знать.

Миро посмотрел на Уанду.

— У вас нет каменных или металлических орудий, — сказала она. — Но ваш дом сделан из дерева, как и луки и стрелы.

Хьюмэн стоял в ожидании. Молчание затянулось. Наконец, он спросил:

— Так в чем ваш вопрос?

«Как он мог не заметить связи», — подумал Миро.

— Мы люди, — пояснил Глашатай, — используем каменные или металлические орудия для того, чтобы срубить дерево, чтобы превратить его затем в дома, стрелы или дубинки, как те, которые у вас есть сейчас.

Потребовалось некоторое время, чтобы смысл слов Глашатая стал понятен. Потом неожиданно все свинки вскочили на ноги. Они начали бегать кругами, бесцельно и бессмысленно, иногда натыкаясь друг на друга, или на деревья, или на дома. Почти все молчали, но время от времени кто-нибудь издавал протяжный вопль, в точности как несколько минут назад. Было жутковато смотреть на это почти бесшумное безумство, они как будто вдруг потеряли контроль над своими телами. Все эти годы прошли в стремлении ничего не сказать, а сейчас Глашатай нарушил это правило, и результатом было это сумасшествие.

Из хаоса появился Хьюмэн и бросился на землю перед Глашатаем.

— О Глашатай! — воскликнул он. — Обещай, что ты никогда не позволишь им срубить моего отца Рутера их металлическими и каменными орудиями! Если ты хочешь убить кого-нибудь, есть древние братья, которые отдадут себя, или я умру с радостью, но не позволяй им убить моего отца!

— И моего! — кричали другие свинки. — И моего!

— Мы никогда не посадили бы Рутера так близко к забору, — сказал Мандачува, — если бы мы знали, что вы — варелсы.

Глашатай опять поднял руки.

— Разве кто-нибудь из людей срубил хотя бы одно дерево на Лузитании? Никогда. Закон запрещает это. Вам нечего бояться.

Наступила тишина, и свинки остановились. Наконец Хьюмэн поднялся с земли.

— Теперь мы боимся людей еще больше, — сказал он Глашатаю. — Я хотел бы, чтобы вы никогда не появлялись в нашем лесу.

Раздался громкий голос Уанды:

— Как вы можете говорить так, после того как вы убили моего отца!

Хьюмэн посмотрел на нее изумленно, не зная, что ответить. Миро обнял Уанду за плечи. И в тишине Глашатай заговорил:

— Вы обещали мне, что вы ответите на все мои вопросы. Я повторяю свой вопрос: как вы делаете из дерева дома, и луки, и стрелы, и эти дубинки. Мы рассказали вам, как это делаем мы; расскажите, как еще это можно делать, как вы это делаете.

— Один из братьев отдает себя, — сказал Хьюмэн. — Я же говорил. Мы говорим древнему брату, что нам нужно, мы показываем ему форму, и он отдает себя.

— Можем мы увидеть, как это происходит? — спросил Эндер.

Хьюмэн оглядел остальных свинок.

— Ты хочешь, чтобы мы попросили брата отдать себя, чтобы вы увидели? Но нам пока не нужен новый дом, не нужен будет еще много лет, и у нас хватает стрел…

— Покажи ему!

Миро обернулся, и все остальные за ним, и они увидели Листоеда, который вышел из леса. Он вышел на середину поляны; он не смотрел на них и говорил, как глашатай, не беспокоясь, слышит ли его кто-нибудь. Он говорил на «языке жен», и Миро понимал лишь отрывки.

— Что он говорит? — прошептал Глашатай.

Все еще сидя на корточках рядом с ним, Миро переводил, как мог.

— Видимо, он ходил к женам, и они велели сделать все, что вы попросите. Но это не так просто, говорит он… Я не знаю этих слов… Что-то о том, что все они умирают. Или, по крайней мере, братья все равно умирают. Посмотрите на них, никто не боится.

— Я не знаю, на что похож их страх, — сказал Глашатай. — Я — совсем не знаю этот народ.

— Я тоже, — сказал Миро. — Но я должен отдать вам должное — за полчаса вы вызвали здесь больший переполох, чем я мог увидеть за все эти годы.