Кир Булычев - Заповедник для академиков

Пастернак оборвал чтение за мгновение до того, как послышался снисходительный голос, добродушный голос Алмазова:

— Развлекаемся?

Пастернак был неподвижен — словно превратился в камень. Александрийский поморщился.

— С какой стати, сударь, — сказал он, — вы мешаете людям? Вас не приглашали.

— А я и не мешал, — улыбнулся Алмазов. — Мы с Альбиночкой шли мимо, и нам так понравились стихи, вы не представляете. Вы поэт, да?

Или он ничего не знал, или издевался над ними. Так как никто Алмазову не ответил, тот продолжал, будто оправдываясь:

— Я только вчера приехал, а вы, товарищ поэт, наверное, раньше меня. Так что не познакомились. Ага, смотрю — и Лида с вами. Ну, полный набор молодых дарований. Тогда, товарищ поэт, вы продолжайте, знакомьте нас, практических работников, с изящными искусствами. Я тут заметил, что скоро зима, а вы будто о лете пишете…

Пастернак молча сложил вдвое лист, положил на колено, провел по сгибу ногтем.

— Я приглашаю вас к себе в номер, — сказал Александрийский. — Там тихо, туда не входят без приглашения.

— Правильно, — Алмазов буквально нарывался на скандал, — у вас нам будет лучше. Спокойнее.

Александрийский тяжело поднялся, опираясь на палку. Пастернак поддержал его, помог подняться.

— Вы не устали? — спросил он физика.

— Хорошая поэзия бодрит, — сказал Алмазов.

Комната Александрийского была на первом этаже, но надо было пройти длинным коридором в южный флигель. Лидочка шла сразу за Александрийским и Пастернаком, а сзади не спеша шествовал Алмазов. Словно ждал, когда можно будет продолжить сражение. Альбина отстала. Лидочка подумала, а вдруг Алмазов на самом деле — неуверенный в себе человек, он старается быть главным, страшным и в то же время обаятельным, но не умеет и от робости становится только страшным. Впрочем, Лидочка была не права и понимала это.

Они прошли длинным коридором по красной ковровой дорожке, у высоких окон стояли вазы с астрами и хризантемами. В доме еще числился садовник, оставшийся от Трубецких.

У Алмазова была возможность спасти лицо — подняться по лестнице на второй этаж флигеля. Но он свернул в узкий коридорчик, ведущий к комнатам того крыла. Александрийский открыл дверь и пропустил Пастернака внутрь. Альбина прошептала Алмазову: «Ян, пойдем на танцы?» Все услышали. Алмазов не ответил.

— Заходите, Лидочка, — сказал Александрийский.

Пастернак сделал шаг в сторону, пропуская Лидочку. Затем вошел сам. Тут же за ним последовал Алмазов. У Лидочки сжалось сердце… Сейчас!

— Я вас не приглашал. — Александрийский загородил дверь.

— Я имею право, — сказал чекист. — Такое же, как и все.

— Вы не у себя в учреждении, — сказал Александрийский. — Научитесь элементарной истине — есть места, куда вам вход запрещен.

— Ну зачем нам с вами ссориться. — Алмазов из последних сил старался сохранить мир. — Я же ничего не требую, я просто как любитель поэзии пришел послушать стихи. Послушаю и уйду.

— Так вы уйдете, в конце концов, или мне вас палкой гнать?! — закричал вдруг Александрийский.

— Что-о-о? — Тон Алмазова изменился — больше у него не было сил изображать из себя интеллигентного человека.

— А то, — быстро сказал Пастернак, который, как понимала Лидочка, не считал возможным оставить Александрийского один на один с чекистом, — что я в вашем присутствии не намерен читать. Поэтому прошу вас, не мешайте нам!

Пастернак стал совсем молодым, лицо густо потемнело, кулак, прижатый к косяку двери, чтобы не пропустить Алмазова, сжался.

— Ян, — взмолилась Альбина, — я тебя умоляю!

— Молчать, сука! — Алмазов откинул ее назад, Лидочка видела ее лишь сквозь открытую дверь — Альбина ахнула и исчезла, послышался удар, звон, наверное, Альбина столкнулась с какой-то вазой. — Или вы меня пропускаете в комнату, — сказал Алмазов низким, хриплым — из живота идущим — голосом, — или пеняйте на себя. Я на вас найду материал — буржуи недобитые! Вы к себе смеете не пускать — кого смеете не пускать… А я вас к себе пущу — пущу и не выпущу.

Альбина всхлипывала за дверью.

— А вы не пугайте, — сказал Александрийский так тихо, что Алмазов замолчал — иначе не услышишь ответа. — Я смертник. Меня нет — я все могу! И я намерен потратить последние дни моей жизни, чтобы жить именно так, как я хочу, словно не было вашей революции, пятилеток, вашей партии и вас, гражданин Гэпэу.

— А вот тут ты ошибаешься, Александрийский, — сказал Алмазов. — Я тебя к себе возьму, и ты перед смертью еще успеешь пожалеть, что меня обидел! Знаешь, что я заметил: старые и немощные, как ты, жить хотят куда сильнее молодых.

Лидочка ощутила, как от Алмазова тяжело несет водкой и луком. Она вынуждена была отступить внутрь комнаты.

Александрийский молчал.

— И ты, поэт вонючий, — сказал Алмазов, обращаясь к Пастернаку, — не знаю, кто ты такой и как сюда пролез, но ты будешь у двери моего кабинета на карачках свои стишки читать, понял?

— Нет, не понял! — Пастернак прижался спиной к косяку двери, голова его откинулась назад.

— Хватит, — сказал новый, неожиданно вторгшийся во взаимную ненависть сцепившихся голосов голос. За их спинами у лестницы стоял старший из братьев Вавиловых, Николай. — Хватит шума и криков в санатории. Я прошу вас, Ян Янович, немедленно уйти отсюда. Как я понимаю, вы приехали сюда отдыхать с дамой. Но так как вы не являетесь штатным работником Академии и у вашего ведомства есть свои санатории, то я должен предупредить, что ваше поведение заставит меня обратиться непосредственно к товарищу Менжинскому и сообщить, какие слова и действия вы позволяете в адрес наиболее уважаемых советских ученых. Не думаю, что товарищ Менжинский и товарищ Ягода будут вами довольны.

— Товарищ Вавилов! — За время этой длинной фразы Алмазов успел взять себя в руки. — Простите за невольный срыв — работа, нервы… Я ухожу.

Альбина промелькнула перед дверью, прижимая платок ко лбу. Алмазов пошел за ней. Обернулся и сказал Вавилову:

— Ваши ученые позволяют себе политические провокации.

— Вот мы и квиты, — сказал Вавилов, глядя ему вслед, потом произнес: — А вы, Борис Леонидович, не хотите порадовать нас своим новым опусом?

— Борис Леонидович как раз собирался прочесть нам оду Узкому, написанную недавно, — сказал дипломатично Александрийский.

— Любопытно, очень любопытно, — сказал академик. — Возьмите меня в компанию. Я — плохой танцор, да и боюсь, что президент Филиппов устроит бег в мешках или игру в шарады с разоблачением империалистов.

— Прошу вас, — сказал Александрийский. Пока рассаживались, Александрийский — губы синие, бледный — показал Лидочке жестом на коробку с лекарствами. Лидочка налила из графина воды, и Александрийский принял пилюли. Все ждали, пока ему станет лучше и он даст знак к продолжению чтения. Александрийский стал дышать медленнее.