Кир Булычев - Заповедник для академиков

Вавилов отошел к окну.

— Какой мерзавец, — сказал он тихо.

— Это не он, это они, — сказал Пастернак.

— Спасибо, что вы пришли ко мне, — сказал Александрийский. — Лидочка, закройте дверь. А вы, Борис Леонидович, не сочтите за труд!

Пастернак вновь прочел стихотворение, посвященное Узкому, Лидочка запомнила последнюю строфу:

Странно, мы все умрем, а это стихотворение будет жить отдельно от нас, и через сто лет читатель, не ведающий о давно разрушенном Узком, будет представлять себе иные аллеи и иные поляны.

Пастернак потом читал и другие свои стихи — может, написанные здесь, а может, и раньше, но слушатели уже не могли до конца подчиниться его голосу, тень Алмазова осталась в комнате, и даже сильный характером и влиянием Вавилов нет-нет, а бросал взгляд на дверь, словно за ней остался, подслушивая, Алмазов.

Пастернак назавтра собирался уезжать — если, конечно, грузовичок сможет выбраться по размытой дороге.

— Вы не останетесь еще?

— Нет, здесь плохой климат!

— Ну что вы! — наивно воскликнула Лида и осеклась со смущенной улыбкой.

— Но я рад, что вновь встретился с Павлом Андреевичем и с вами, Лида. Мне нечего подарить вам в знак восхищения… не примете ли это?

Он протянул Лидочке лист, на котором было написано «Липовая аллея».

— Может быть, — спросил академик Вавилов, — мне в настоящих обстоятельствах проводить вас до вашей комнаты?

— Не беспокойтесь, — сказал Пастернак. — Я сам провожу Лиду.

Вавилов остался у Александрийского, они принялись обсуждать какие-то университетские проблемы. Пастернак проводил Лидочку до комнаты. Он был рассеян, молчал, и Лидочка подумала, что он жалеет, что отдал ей автограф.

— Может, мне вернуть? — спросила она. — А то вы забудете слова?

— Слова? — вдруг он улыбнулся. — Слова этой песни мы знаем наизусть, — сказал он. — Простите, что я недостаточно галантен. Но уж очень негалантное время.

— Я вас прощаю. По крайней мере вы вспомнили о существовании такого слова.

У двери в девятнадцатую комнату Пастернак поцеловал Лидочке руку и сразу ушел, будто его существование в Узком уже завершилось и он мысленно пребывал совсем в другом месте.

Лидочка толкнула дверь, дверь открылась. Комната была пуста. В тишине было слышно, как за открытой форточкой скворчит дождик, а снизу из гостиной доносится патефонная музыка.

Она вдруг разозлилась на Пастернака. Какое он имел право оставить ее одну, когда ее преследует Алмазов? Поэты — эгоисты. Придя к такому выводу, Лидочка аккуратно положила автограф Пастернака на тумбочку — когда будет светло, она спрячет его получше, но сейчас не хотелось зажигать свет, доставать из-под кровати чемодан. А там кастрюля! Лидочка замерла — как же за суматохой последнего часа она могла забыть о тайне, которая ей доверена? Тайна ли?

Лидочка нагнулась и хотела достать кастрюлю. Бок кастрюли был прохладный и скользкий. А вдруг Полина вредительница и в кастрюле находятся документы или что-то плохое, из-за чего погибнет Лидочка? Чтобы превозмочь липкий страх, Лида сказала вслух:

— Шпионов не бывает! Это выдумка!

Но легче не стало — кастрюля уже не вызывала первоначального любопытства. Лида толкнула ее пальцами — кастрюля отъехала вглубь. «Тебе доверили вещь — плохую ли, хорошую, но доверили. И как только ты ее приняла, ты этим вступила в какие-то отношения с Полиной. И заглядывать в кастрюлю — нечестно».

И все же… что там может быть? Любопытство, заложенное в людях, чаще всего отвергает законы осторожности и доводы разума.

Остановись, сказала Лидочка самой себе, подавальщица Полина утаила от ужина пять порций макарон с мясом, которые хотела отнести себе в деревню, чтобы накормить своих детишек.

Это объяснение показалось ей убедительным и совсем не романтическим. И она даже намеревалась подняться с колен, как дверь за ее спиной распахнулась и женский шепот произнес:

— Она у Александрийского сидит, стихи читает, у нас есть время, вы скажите, чего хотели сказать!

— Я хотел любви, — отозвался мужской голос.

Затем последовал какой-то шум — видно, две темные фигуры в дверях, то есть Марта и неизвестный, принялись бороться. Марта не торопилась войти, а мужчина хотел закрыть за собой дверь. Что ему и удалось.

— Но почему? Почему? — требовала Марта. — У вас же комната отдельная.

— За ней следят, она под наблюдением, — ответил мужчина, и тут все еще стоявшая на четвереньках Лидочка узнала во владельце голоса самого президента Санузии товарища Филиппова. Она не сразу поверила своим ушам, потому что была уверена, что в роли соблазнителя должен выступать Максим Исаевич.

— Но если Лида вернется…

— Вы же сами сказали! — Президент громко дышал и шуршал шелковой юбкой Марты, а Марта вяло сопротивлялась.

— Нет! — вдруг заявила Марта. — Я не согласна.

Спорщики были уже в трех шагах от Лидочки, но видеть ее не могли, потому что голова ее была на уровне постели, а в комнате было совершенно темно.

— Ты бы помолчала, — сказал Филиппов, — лучше не сопротивляйся, потому что я о тебе такое знаю, что ты сама не знаешь.

— Как ты смеешь! — зашипела Марта. — Уходи!

Но страстное женское начало, управлявшее чувствами и поступками Марты, оказалось сильнее ее гражданского чувства — президент не прекратил домогательств, но в этой борьбе они продвигались медленно — кусочками шагов. Все это заняло минуту, может, две, но Лидочке, которая никак не могла решить, что для нее лучше — залезть под кровать или попытаться вырваться из комнаты, — эта сцена показалась длинной, как отчетный доклад на профсоюзном собрании.

— Она войдет! — шептала Марта.

— Она там с троцкистами сидит!

— Так не ласкают, мне больно, ой!

— Не сопротивляйся, и я покорю тебя поцелуями!

— Так уж и не сопротивляйся! А кто троцкисты?

— Александрийский и Шавло — всем известно. Если бы не товарищ Вавилов — мы бы с Алмазовым всю их шайку-лейку сегодня бы повязали… Да помоги ты расстегнуть резинку!

— Нет, сам! Но Лидочка же не виновата?

— А с ней особый разговор будет. Я уже на нее компромат собираю! Ну что резинки мешаются — я же чулки не могу снять!

— А не надо снимать — вы только резинки расстегните, и само снимется — ой, я же так сказала, а вы зачем сразу делаете!

Тут они уже совсем нависли над Лидочкой, и ей стало ужасно, что в следующую секунду они об нее споткнутся и упадут не на кровать, куда увлекала их судьба и желание, а на Лидочку.

Поэтому Лидочка, придумав наконец, что надо сказать, вскочила и сказала как можно спокойнее:

— Разрешите, пожалуйста, пройти.