Вячеслав Рыбаков - Гравилёт 'Цесаревич'

Она поднялась.

- Какой тяжелый ты человек, - сказала она и пошла к двери. - Не провожай. А то ведь кругом враги.

Все мое раздражение отлетело сразу. Остались только страх за Стасю и тоска. Что же она делает? Она же доламывает все! Она этого хочет?

- Стася, а обед?! - нелепо крикнул я ей в спину, и дверь резко закрылась.

Я с яростью потряс головой. Дьявол, ничего не успел даже спросить. Как у нее с деньгами? Как со здоровьем? Как с публикациями, сдержал ли Квятковский слово? По телефону вроде говорили о какой-то подборке... Дьявол, дьявол, дьявол! Бред!

С чего же начали цапаться-то?

Когда я прикуривал четвертую сигарету от третьей, в дверь осторожно поскреблись. Я обернулся, как ужаленный. Неужели вернулась? Господи, хоть бы вернулась!

- Да! - громко сказал я, уже поняв, что это Лиза.

Она правильно рассчитала: если бы мы были в спальне, то просто не услышали бы.

И она бы снова ушла. Все зная наверняка.

Она явно не ожидала, что я отвечу. Только через несколько секунд после моего "да!" оживленно влетела в комнату, и задорная, гостеприимная улыбка на ее лице сразу сменилась растерянной.

- А где Станислава? Ой, дыму-то!.. - она почти подбежала ко мне. Глянула на розетку для варенья которую я превратил в пепельницу. - Святые угодники, четвертая! Да что случилось, Саша? На тебе лица нет!

- Все, Лизка, - сказал я, снова впихивая себе сигаретку в губы. Руки все еще дрожали. - Пляши. Одной козы - как не бывало.

- Вы что, поссорились? - с ужасом спросила она.

Я неловко размолотил окурок в розетке, среди вонючей трухи предыдущих, и кивнул. Лиза, прижав кулачок к подбородку, потрясенно замотала головой.

- У нее на шестой уже перевалило... тебе, может, опять под пули лезть... Ой, дураки, дураки, дураки...

И тут же, схватив меня за локоть, энергично заговорила:

- Саша, ты только не расстраивайся, не бери в голову. Это у нее просто период такой. Я, когда Поленьку ждала, тоже на тебя все время обижалась, из-за любого пустяка. Только виду не подавала. А она - другой человек, что ж тут сделаешь. Привыкла к свободе, к независимости. Она родит, и все постепенно уляжется, она ведь очень тебя любит, я-то знаю!

- Задурила она тебе голову, Лизка, - почти со злостью проговорил я. Не верь ей. Просто с возрастом приперло. Решила родить абы от кого - ну, а тут как раз дурак попался. Никого она, кроме себя, не любит, и никогда не любила... Ну, так что у нас с обедом? Ты вкусный обед обещала!

Она испуганно всматривалась мне в лиц. Будто не узнавала. Будто у меня выросли рога и чертов пятак вместо носа.

- Вот теперь я совсем поняла, о чем ты ночью говорил...

- Да я много глупостей наговорил.

- Не надо так! - болезненно выкрикнула она. - Эта ночь - одна из самых счастливых в жизни у меня! Никогда может мы с тобой не были так близко... А говорил ты, что нельзя крушить живое. Потому что тогда ожесточаются и высыхают. Ты не становись таким, Саша, - она подняла руку и погладила меня по щеке. - До нее мне, в конце концов, извини, дела нет, но ты... лучше уж изменяй мне хоть каждый день, но таким не становись, потому что я тебя такого очень быстро разлюблю. И что я и Поля тогда станем делать?

СТОКГОЛЬМ

1

Теплоход крался по фьорду.

В желтом свете предосеннего северного заката тянулись назад лежащие в воде цвета неба острова. Крупные, покрытые лесом, или помельче, скалистые, украшенные одним-двумя деревьями и какой-нибудь почти обязательной избушкой под ними, или совсем лысые, или совсем небольшие, не крупнее Лягушек в Коктебельской бухте - просто валуны, высунувшие на воздух покатые, как шляпки грибов, розово-коричневые спины. На каждом из них хотелось посидеть - свесить ноги к воде и, коротко глядя на остывающий мир, в рассеянности размышлять обо всем и ни о чем. Глухо рокотали на малых оборотах дизеля; корабль мягко проминал зеркало поверхности, и за ним далеко-далеко тянулись по ясной, холодной глади медленно расходящиеся морщины. Красота была неописуемая, первозданная, хотя громадный город уже надвинулся - из-за леса на правом берегу тянулась в небо окольцованная игла телебашни; светились в настильном сиянии почти негреющего солнца разбросанные в темной зелени прибрежные виллы и особняки Лилла-Бартан, но все равно современное мощное судно казалось неуместным здесь, нужен был драккар. Пятнадцать лет назад один мой друг, писатель - с ним-то мы и попали впервые в эти края, он и познакомил нас со Стасей позапрошлым летом - сказал: "Теперь я понимаю Пер Гюнта. Здесь можно взять меч и молча выйти на двадцать лет. Здесь можно ждать двадцать лет". Я не очень понял тогда, что он имел ввиду, не понимаю и теперь, но сказано было красиво, и вокруг все было красиво - а между двумя красотами всегда можно найти связь, дин найдет одну, другой - другую. Смертельно, до тоски хотелось показать все это Поле, Лизе и Стасе. Одну красоту - другой красоте. Вот и еще одна связь между красотами, уже моя; кроме меня, ее никто не поймет.

На нижних палубах суетились туристы, перебегая от борта к борту через широкую, как площадь, кормовую площадку; беззвучно для меня орудовали фотоаппаратами и видеокамерами, толкались в поисках свей идеальной точки зрения. Я стоял наверху, неподалеку от труб - они туго вибрировали и сдержано рычали. На шее у меня болтался полагающийся по легенде "Канон", но я про него забыл. Не хотелось дергаться. Кто смотрит через видоискатель - тот видит только фокус да ракурс, а мне хотелось видеть Стокгольм. Я люблю этот город.

Совсем уже неторопливо мы проползли мимо островка Каскель-Хольмен, где на тонкой мачте над краснокирпичным замком чуть полоскал давно уже навечно поднятый флаг - исторически его полагалось спускать, когда Швеция ведет войну; потом слегка взяли вправо. По левому борту открылся близкий, и продолжающий мерно наплывать изящный лепесток моста, разграничивающего залив Сальтшен и озеро Меларен - со стороны Старого города у въезда на мост высился строгий и гордый каменный Бергандотт; а дальше, за строениями рыцарского острова, похожими все, как одно, на дворцы, вывернув из-за высоких палубных надстроек судна, четко прорисовалась в напряженной желтизне небес ажурная башня Рыцарской кирки. Все это напоминало Петербург - но еще причудливее и плотнее, потому что мельче и чаще были накиданы в залив острова; а берега кое-где были низкими и плоскими, как у нас, но кое-где вспучивались вверх каменными горбами - и здания взлетали в небо.

Подумать только. Чтобы построить город, так похожий на этот, мы воевали с ними едва ли не четверть века. А они с нами - чтобы мы не построили. Средневековье...

Ошвартовались в самом центре, у набережной Скеппсбрен, почти что под окнами королевского дворца. Толпа на палубах медленно всосалась в недра корабля, а я, не спеша никуда, завороженно озираясь, еще выкурил сигарету на своей верхотуре. Чуть не швырнул окурок за борт, как делал в море, но рука сама не пошла. Это было все равно, что плюнуть в лицо мадонне Литта.