Антология мировой фантастики. Том 2. Путешествия во времени

— Чтобы избегнуть, так сказать, соблазна, — подхватил Харилай.

— Вот именно. А сам факт исцеления одной девочки не страшен по той же причине подавления мелких возмущений, — закончил Николай Иванович.

— Протестую! — не унимался владелец зонтика. — Почему, на основании какого циркуляра из миллионов обреченных в этом суровом веке мы должны спасать одну, именно эту девочку?

— Что говорить об абстрактных миллионах! Добро всегда конкретно. Самый естественный поступок — вылечить девочку и вернуть ей отца, предоставив истории развиваться естественным путем.

— Но на естественном пути ребенок и должен погибнуть… И так без конца.

Доктор сдержал слово, и Пьер провел несколько дней в “Осеннем госпитале”: кленовые листья, рябина, заморозки по ночам и слабый запах прели в парке, где молчаливо и печально стояли белые античные боги. Дважды его навещала Урсула. Они ходили по зябким аллеям, и Пьер чувствовал легкое головокружение. Прощаясь с ним после второй их встречи, она сказала:

— Ну вот, Пьер. Теперь вы никогда не будете болеть — в том смысле, который имеет слово “болезнь” в вашем веке.

Ночь после госпиталя ему выпало провести в бунгало южноафриканского магната.

Широкая лежанка, застланная шкурами, деревянные маски над камином. Спать не хотелось. Пьер сидел в кресле, смотрел на огонь и вспоминал отсветы костра на лице Дятлова в последнюю его ночь, за несколько часов до того, как он послал Пьера в штаб с сообщением об отходе отряда.

— Что происходит, — говорил Дятлов, — когда глубину океанской впадины измеряют тросом? Рано или поздно трос обрывается под собственной тяжестью. То же происходит с причинными цепями. При очень большой длине они изнемогают и рвутся. И тогда новый мир становится независимым от старого. Это значит, что, улетев на тысячу лет вперед, можно встретить культуру, забывшую своих отцов, столкнуться с дикостью, каннибализмом…

— Значит, д’Арильи прав? — спросил Пьер. — Нет смысла стараться ради будущего?

— Вовсе нет. Разрыв преемственности не фатален. Чтобы передать будущему эстафету разума, нужно просто хорошо строить. Не пирамиды — общественный порядок, противостоящий дикости. Но и слетать туда, к потомкам, тоже ведь очень заманчиво.

— Нам отправиться туда? Может, реальнее ждать их к нам?

— Для этого нужна машина. Откуда взять машину им, если ее не сделаю я, ты, твой внук… Двигаться по времени запрещает причинный парадокс. Вот улетишь ты лет на сорок назад и отобьешь невесту у собственного дедушки. Как тогда родится твоя мать?

— Действительно, — пробормотал Пьер.

— К счастью, мы живем в вероятностном мире. Значит, можно лететь в такие далекие времена, где вероятность воздействия на причинную цепь, могущую парадоксально изменить наше время, ничтожна. Недавно я прикинул кое-что. Изолировать аппарат от причинного окружения впрямую невозможно — такой энергии не сыскать во всем нашем мире. Но есть другой путь: не через барьер, а сквозь него. Энергии немного, а эффект!.. — Дятлов засмеялся, похлопал по вещевому мешку. — Здесь описан этот путь…

Вкрадчивый стук в дверь вернул Пьера к действительности.

— Кто там?

— Простите, что побеспокоил. Да дело важное.

Из тьмы, очерченной дверной рамой и оглушительно звенящей цикадами, выплыла мощная фигура. Пьер подбросил в камин кривые колючие сучья. Пламя осветило круглые щеки и глубокие пытливые глазки монаха-разбойника.

— Садитесь, прошу вас. Я тут сижу в одиночестве. Сон не идет. Заскрипела, прогибаясь, солома кресла.

— Меня прислал Харилай, — сказал Турлумпий, смущенно теребя завитки вокруг тонзуры.

— Да, да, я слушаю.

— Мне трудно начать, ну да ладно, приступлю сразу к делу. В некоторых кругах, Пьер, — ничего если я буду вас называть просто Пьером? — так вот, в некоторых кругах вашему визиту придают исключительно большое значение. Но… тс-с… Это не для всех.

Пьер насторожился.

— Вы, должно быть, заметили, что в нашем сверхблагополучном обществе далеко не все благополучно. Мы давно уже живем двойной жизнью. Для других, на поверхности — каждый играет. А что он думает про себя? Этого никто не узнает. Игра, игра, будь она трижды благословенна, будь она четырежды проклята. Ты можешь играть императора, можешь играть раба. Ты можешь сказать подлецу всю правду в глаза. Он заплещет ладошками и скажет: “Как прекрасно! Как замечательно сыграно!”. И тут же вы сыграете бессильную, не находящую выхода ярость.

— Что же случилось с вами? — спросил Пьер.

— Режиссеры проклятые! Власть взяли. Раньше-то шутки были. Поиграли в то, в это. Хиханьки-хаханьки. Дальше — больше. Еще было время, когда учителя пытались что-то сделать. Да поздно, упустили. Над каждым членом педагогической коллегии уж был свой режиссер. Попробуй, сыграй не так! Измена делу Станиславского! А кто помнит, чего этот Станиславский хотел? Но поди возрази. Однако есть еще здоровые, естественные силы. Ваш приезд, приезд человека, для которого игра — просто игра, а не образ жизни, их всколыхнул, вы понимаете?

— Не совсем. Чем я могу вам помочь? Как могу я влиять на вашу жизнь? Одинокий пришелец из другого времени, явившийся как проситель…

— Есть одна идея. Харилай…

Большая черная тень стремительно влетела в окно, едва не задела Пьера и исчезла в дверном проеме.

— Ух, дают! — восхитился монах.

— Что это было?

— А кто его знает, — беспечно ответил толстяк. — Какая-то местная птица. Если постановщик не напутал. — Он наклонился к огню, поворошил угли.

— Вы что-то хотели мне сказать, — напомнил Пьер.

— Харилай предлагает вот что. Вы человек приезжий и, стало быть, вовсе не обязаны плясать под их дудку. Плюньте на них. Притом — и в этом вся суть — плюньте публично. Это что-то да пробудит в заигравшихся душах. Тут главное — дать толчок.

— Откровенно говоря, и мне не по душе эта вакханалия игры. Я видел, как одна женщина выражала протест против этой традиции, но оказалось, что и протест ее — часть какой-то игры. Я решил тогда никак не выражать своего отношения к вашей жизни. Ведь в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Тем более мое положение просителя…

— А вы не смущайтесь… Помочь вам обязаны. Нам это вообще в радость. А плясать за это вовсе не обязательно.

— Обязаны, говорите? Не знаю. Обнаруживаются какие-то трудности. А я даже улететь не могу. Я переоценил свою машину.

— А наши машины на что? На них к королю Артуру летают.

— Я просто не в состоянии уследить за всем, что творится на заседаниях Совета.

— Вы, видно, не театрал. Но нам-то помогите немного прищучить режиссеров.

— Не знаю, смогу ли.

— А мы вам подскажем, не волнуйтесь…

— А мы вам подскажем, не волнуйтесь, — сказал Кубилай.