Филип Пулман - Тень 'Полярной звезды' (Салли Локхарт - 2)

- Только ничего не говори! - прошептала она нежно ему в самое ухо. Если ты скажешь не то слово... я... я не... о, Фред, Фред!..

Она схватила его за руку, решительно, нервно, поспешно. Отворила дверь на лестницу, и минуту спустя они были уже в ее спальне. Огонь в камине догорал, зато светились они сами, и в комнате было тепло... Он локтем закрыл дверь и опять поцеловал ее, и они, трепеща, приникли друг к другу, как дети, не отрывая губ, словно пили, пили один другого и не могли напиться.

Мистер Уиндлсхэм не пошел к стоянке кебов в конце улицы. За углом его поджидала карета, он сел в нее, однако карета тронулась не сразу. Кучер ждал. Уиндлсхэм тем временем зажег фонарь и исписал пару страничек в своем блокноте. Но и после этого экипаж продолжал стоять. Минуту-две спустя из аллеи позади Бёртон-стрит появился человек в рабочей одежде и стукнул в окошко. Лошадь, уловив непривычный запах от его одежды - краска? скипидар? дернула головой.

Мистер Уиндлсхэм опустил окно и выглянул.

- Все чисто, начальник, - сказал мужчина бесстрастно.

Мистер Уиндлсхэм выудил из кармана соверен и подал ему.

- Ну и хорошо, - сказал он. - Очень вам благодарен. Спокойной ночи.

Мужчина коснулся рукой кепки и исчез. Кучер отпустил вожжи, убрал тормоз, взмахнул кнутом, и карета покатила на запад.

Немного позже Фредерик, приподнявшись, посмотрел на Салли. Сейчас глаза у нее были сонные, но яркие-яркие, а губы мягкие.

- Салли, - спросил он, - ты выйдешь за меня замуж?

- Конечно, - сказала она.

- Она мне говорит "конечно"!.. Просто-напросто - "конечно"!.. И это после того, как столько времени...

- О, Фред, я же так люблю тебя! И так давно. И я так жалею... Я ведь считала, что если выйду замуж - или даже просто признаюсь, что люблю тебя, то уже не смогу продолжать делать свое дело. Теперь я знаю, это было глупо... Но в ту ночь, когда убили Чаку, я поняла, что моя работа - это часть меня, но не я - часть ее. И я поняла, как ты мне нужен, необходим. А знаешь, когда я это поняла? В Библиотеке патентов...

Фредерик засмеялся. Она щелкнула его по носу.

- Не смейся, - сказала она. - Это правда. Такого, как ты, нет. Нет нигде в целом свете... О, я теперь стала другой, Фред. У меня не очень-то получается думать обо всех этих вещах и поступать правильно, пока еще нет, но я постараюсь. И у меня получится, обещаю тебе.

Они устроились на каминной решетке и шептались чуть слышно.

- А я говорил, что люблю тебя? - спросил он. - Я полюбил тебя с той самой минуты, как впервые увидел: ты шла по той ужасной дороге, вдоль кентского побережья, а за тобой - миссис Холланд. Ты помнишь палатку, в которой ты пряталась?

- Я помню все. О, Фред, как долго...

Он опять поцеловал ее, на этот раз очень нежно, и загасил свечу.

- Какие мы счастливые, - сказал он.

- Мы это заслужили, - прошептала она, лежа в его тесных объятиях.

Карета мистера Уиндлсхэма остановилась у дома 47 на Гайд-парк Гейт и, когда он вышел, свернула к конюшне позади особняка.

Он отдал слуге пальто и шляпу; минуту спустя его провели в просторный кабинет.

- Ну? - сказал Аксель Беллман, сидевший за письменным столом.

- Он там. В кухне на столе лежали карты. Конечно, они могли просто играть, но карты лежали так, словно кто-то показывал фокусы. Как только я вошел, она убрала их. А когда я закинул словечко о Шотландии, молодой человек непроизвольно бросил взгляд на лестницу.

- Все остальное готово?

- Все готово, мистер Беллман.

Тяжелое лицо финансиста чуть заметно изменилось, на нем появилось некое подобие улыбки.

- Очень хорошо, Уиндлсхэм. Хотите выпить со мной стаканчик бренди?

- Вы очень добры, мистер Беллман.

Беллман разлил бренди, оба взяли стаканы, и Уиндлсхэм сел, аккуратно расправив фалды фрака.

- Ну как, они попались на твое предложение? - спросил Беллман.

- О, нет. Ни на секунду. Но это заняло их внимание на то время, которое было необходимо. - Он пригубил бренди. - Знаете, мистер Беллман, - продолжал он, - эти двое действительно произвели на меня большое впечатление. Очень жаль, что нельзя строить планы вместе с ними.

- Слишком поздно, Уиндлсхэм, - сказал Аксель Беллман, садясь все с той же улыбкой. - Слишком, слишком поздно.

Глава двадцатая

Бессонница

Джим не мог уснуть.

Макиннон тихонько посапывал на раскладной кровати у двери; этот звук приводил Джима в ярость, так и хотелось запустить башмаком. До чего же самодовольный тип! Ну да, он действительно внес свою толику в сражение, но с какой стати храпеть про это! Джим лежал без сна и проклинал все на свете.

Конечно, тут дело было отчасти в леди Мэри. Этот поцелуй... И знать, что такой миг, необыкновенный и неожиданный, никогда больше не повторится! Любовь к ней терзала его. Как могла она выйти замуж за... О, только не думать об этом; все безнадежно.

Раненая щека тоже не давала покоя. Что уж там делал доктор, он не мог себе представить, но рана жгла огнем, пульсировала и болела так, что впору было орать. Только мысль об ударе, которым он уложил Харриса, приносила некоторое облегчение.

Но было и еще кое-что. Что-то было не так. Весь вечер он ломал над этим голову и, наконец, сообразил, откуда это снедавшее его беспокойство. Маляры. И дело не в том, что они были ему незнакомы, - нет, просто они выглядели как-то не так, не похожи были на маляров. У них было все, что положено для работы, и одеты они были как надо, но почему-то казалось, что они только перетаскивают свои причиндалы с места на место и просто дожидаются, когда он уйдет.

Нет, что-то было не так.

Черт возьми, тут какая-то несуразица! Кто собирался платить им? Кто просил их наводить чистоту? Какое такое благодарное правительство явится сюда и заставит их принять деньги за сверхурочные труды? Все эти подлецы, гниды, подонки - Беллман, Уитхем, Макиннон, вся эта их компания, будь они прокляты...

О сне не могло быть и речи. Нервы были напряжены до предела, как если бы он узнал, что в комнате бомба с уже тлеющим бикфордовым шнуром, но никак не мог найти ее. Все его чувства сверхъестественно обострились: посапывание Макиннона терзало нервы словно рашпилем, постельное белье казалось раскаленным, ресницы лежали на щеках тяжелым грузом... Невыносимо. Нет, теперь уж ему не заснуть.

Джим перебросил ноги с кровати на пол, нащупал шлепанцы. Сейчас он спустится вниз, на кухню, займется пьесой, выпьет чашку чая. Макиннон повернулся во сне, когда Джим перешагнул через его кровать, бормоча in sotto voce* [Вполголоса (итал.).], что он думает о нем, о всяких фиглярах и о шотландцах вообще. Джим снял с крючка на двери халат и вышел на лестничную площадку.

Он тихо закрыл за собой дверь и - потянул носом воздух.

Да, что-то было не так. Он бросился к окну, что бы выглянуть во двор, и рывком раздвинул шторы.