Брайан Герберт - Дюна: Пауль

Да, это правда, что обожествление Муад’Диба, возникавшее и крепнущее религиозное поклонение стали движущей силой, толкавшей вперед священную войну, но этот же религиозный фанатизм ежесекундно грозил выйти из-под контроля. Религии необычайно эффективны, но они безответственны. И он, Муад’Диб, находится в оке этого непредсказуемого тайфуна. Люди видели только его, но не видели последствий, венчавших каждое его действие.

Облаченный в свободную коричневую с золотом мантию, а не в запыленный защитный фрименский костюм, который он носил в сиетче Табр, Пауль занял место на временном троне, установленном здесь на период строительства. Потом сюда перенесут огромное седалище из хагальского кварца, легендарный трон Льва династии Коррино. Сейчас же, несмотря на то, что трон послужил бы напоминанием о славной победе над врагом, Пауль не хотел будить в народе мысли о Шаддаме IV. Пауль оглядел огромный аудиенц-зал. Присутствующие выстроились в помещении согласно своим чинам и рангам.

В зал в сопровождении трех фрименских женщин в светло-серых накидках, скрывавших оружие, вошла Чани в зеленом платье с воротником, украшенным золотым плетением. Угловатой походкой быстро вошла в зал и шестилетняя Алия. Она встала у трона, словно собиралась исполнять роль телохранительницы.

Нельзя было сбрасывать со счетов насилие, вспышки которого то и дело провоцировали мятежники Торвальда, и цену, назначенную ими за головы Муад’Диба и членов его семьи. Поэтому Пауль позаботился о создании корпуса женщин-телохранительниц, охранявших Чани, Алию и даже Ирулан. Скоро с кратким визитом должна прибыть его мать, так что надо было позаботиться и о ее безопасности. Пауль не желал оставлять это дело на волю случая.

Он снова подумал о группе рабочих-фанатиков, стоявших на гребне дюны, грудью встречая смертоносный ветер, чтобы выказать свою преданность и доказать… что? И такие люди были его сторонниками !

От массивных входных дверей до слуха Пауля донеслись какие-то крики и возня. Фрименские телохранители избивали одетых в зеленое заключенных, арестованных священников, отколовшихся от основной религии сект. Вскоре охранники привели заключенных к покорности, хотя для этого им пришлось прибегнуть к парализующим дубинкам. Пауль смотрел на эту сцену, не произнося ни слова. Зная о том, что они сделали, Пауль едва удерживался от того, чтобы немедленно не приговорить их к смерти. Но не надо спешить. Всему свое время. Есть вещи, которые нельзя прощать.

По рыже-красному сплетенному из волокон пряности ковру, только сегодня уложенному перед троном, важно прошествовал Корба. На нем была чистая белая накидка, украшенная алыми символами. Одежда намеренно была выбрана так, чтобы выгодно отличаться от зеленых одежд арестованных священников, которых охрана толкала вслед Корбе. Он совершенно перестал походить на федайкина.

Пятеро узников были покрыты синяками и ссадинами, в запавших красных глазах застыло безжизненное выражение покорности судьбе. Только один священник, высокий человек с благородной осанкой, держался мужественно и вызывающе. Не скрывая презрения, стражники повалили заключенных на каменный пол. Им хватило благоразумия сохранить полнейшее равнодушие, граничившее с прострацией. Мятежного жреца солдат ударил сапогом, и священник рухнул на спину.

Отвесив церемонный поклон, Корба остановился у подножия трона.

— Благородный и возвышенный Муад’Диб, столп вселенной, я привел к тебе на суд непокорных священников секты Дур. Они были схвачены при попытке осквернить гробницу твоего отца и похитить из нее его череп!

Закрыв глаза и вознеся молитву (представление для легковерной публики), Корба наполовину вытащил из ножен крис, готовый стать палачом.

Пауль с трудом сдержал ярость.

— Жрецы Дура были когда-то уважаемыми в империи людьми, они руководили церемониями бракосочетания и коронации императоров. И вот теперь вы вознамерились вскрыть гробницу моего отца ! Вы стали грабителями могил, мародерами? Осквернителями праха?

Корба ждал сигнала своего повелителя, но Пауль колебался, не зная, как поступить в этом случае. Действия жрецов были еще одним примером вопиющей безответственности неконтролируемой религиозности. Но как управлять религией — своей или древней? Помогут ли сейчас терпимость и милосердие? Или надо принять крутые меры? Что посоветовал бы ему отец?

Один из запуганных священников, большой живот которого делал его похожим на грушу, с трудом поднялся на колени и умоляюще посмотрел на императора. Глаза несчастного заливал обильный пот.

— Сир, выдвинутые против меня обвинения, ложны. Я даже не знаю этих людей — я служу в другом ордене! Меня заставили надеть эту зеленую накидку! Я вообще был дома по случаю праздника.

— Он лжет, — сказал Корба. — Его так называемый праздник был конспиративной сходкой заговорщиков, на которой он и его соучастники обсуждали планы твоего свержения. Любая клятва в верности, какую он сейчас скажет, не стоит того сотрясения воздуха, которое она вызовет.

Пауль вперил сверкающий взгляд в коленопреклоненного человека.

— Я всегда терпимо относился к чужим религиям, но я не намерен терпеть инсинуации и заговоры, угрожающие мне, и тем более не стану я терпеть осквернение могилы моего отца — благородного герцога Лето Атрейдеса. — Внезапно Пауль ощутил неимоверную усталость. — За это вы должны умереть.

Охранники грубо схватили толстого человека и попытались оттащить его назад, к другим узникам, но он вдруг обмяк и повис на руках у солдат. Корба коснулся пальцами его шеи и громко фыркнул.

— Он мертв. — По-волчьи ухмыляясь, он бросил презрительный взгляд на других одетых в зеленое жрецов, а потом обернулся к собравшимся в аудиенц-зале:

— Муад’Диб поразил его взглядом! Никто не может ускользнуть от взора нашего императора.

Пауль явственно услышал, как послушная толпа тихо и благоговейно повторяет его имя.

Мужественный священник-патриций поднялся на ноги.

— Вскрытие бы показало, что этот несчастный умер от укола отравленной иглой. Дешевый трюк! — Он сделал два шага вперед, несмотря на все попытки солдат удержать его на месте. — В тебе нет ничего святого. Жрецы Дура называют тебя демоном, Пауль Атрейдес!

Услышав такое неслыханное оскорбление, толпа взорвалась диким воем.

— Вырвите им глаза! — пронзительно заверещала какая-то женщина. Один из священников жалобно застонал, но другие заставили его замолчать.

Пауль вспомнил войну убийц, битвы на Эказе и Груммане, кровь и трагедии, вспомнил он, с какой любовью он и его близкие хоронили останки герцога Лето, его череп. «Самой большой ошибкой моего отца было то, что он не был достаточно суров к своим врагам».