Джордж Мартин - Стеклянный цветок

В Токио я столкнулся с человеком из прошлого — и с тех самых пор он неотвязно преследует меня в моих воспоминаниях. Два дня назад я решил, что не стану замечать ни его самого, ни вопросы, которые всплыли с его присутствием, и не буду писать о нем в моем дневнике.

Я собирался предложить эти записи к опубликованию после моей смерти. Нет, я вовсе не рассчитываю, что они станут бестселлером, но, как мне кажется, скопление знаменитостей на борту нашего самолета и громкие события, произошедшие с нами, возбудят у американской общественности некоторый интерес, так что мой путевой журнал может найти своего читателя. Та скромная прибыль, что он принесет, отнюдь не помешает АДЛД, которой я завещал все свое имущество.

И все же, несмотря на то что я благополучно скончаюсь и буду похоронен, прежде чем кто-либо сможет прочитать эти строки, и, следовательно, могу без опаски делать любые признания, мне не хочется писать о Фортунато. Если угодно, можете считать это трусостью. Джокеры — известные трусы, если верить шуткам того сорта, которые не показывают по телевизору. Я с легкостью могу найти оправдание своему решению не упоминать о Фортунато. Дела, которые я вел с ним все эти годы, носят личный характер и не имеют ничего общего ни с политикой, ни с теми вопросами, которые я попытался затронуть в этом дневнике, — и уж точно никак не связаны с этим турне.

И все же на этих страницах я, не стесняясь, повторял сплетни, которые неизбежно ходили по нашему самолету, подмечал многочисленные слабости и ошибки доктора Тахиона, Соколицы, Джека Брауна, Проныры Даунса и всех остальных. Стоит ли делать вид, что их грешки представляют интерес для общественности, а мои собственные — нет? Пожалуй, можно было бы попытаться — ведь публика всегда восторгается тузами, тогда как джокеры вызывают у нее лишь отвращение, — но я не стану. Мне хочется, чтобы этот дневник был искренним, правдивым. И чтобы читатели хоть немного поняли, каково это — прожить сорок лет в шкуре джокера. А для этого мне придется рассказать о Фортунато, даже если рассказ может бросить на меня тень.

Теперь Фортунато живет в Японии. Он каким-то загадочным образом помог Хираму, когда тот, ничего никому не объяснив, внезапно покинул нас в Токио. Всех подробностей этого темного дела я не знаю, врать не стану — все очень тщательно замяли. Когда Хирам вернулся к нам в Калькутте, он казался почти самим собой, но затем его состояние снова начало стремительно ухудшаться, и с каждым днем он выглядит все более скверно. Настроение у него меняется по сто раз на дню, он стал неприветливым и скрытным. Но я сейчас не о Хираме, о чьих горестях мне ничего неизвестно. Суть в том, что Фортунато каким-то образом был замешан в этом деле и даже заходил к нам в отель, где я перекинулся с ним парой слов в коридоре. Этим наше общение и ограничилось — в тот раз. Но в прошлом нас с Фортунато связывали другие отношения.

Простите меня. Мне очень нелегко. Я старый джокер; года и уродство в равной мере сделали меня уязвимым. Достоинство — единственное, что у меня еще осталось, а теперь мне предстоит лишиться и его.

Настало время открыть несколько горьких истин, и первая из них заключается в том, что многие натуралы питают отвращение к джокерам. Часть из них — узколобые фанатики, всегда готовые возненавидеть любого, кто не похож на них. В этом отношении мы, джокеры, ничем не отличаемся от любого другого притесняемого меньшинства; те, кто предрасположен к ненависти, честно ненавидят нас с одним и тем же пылом.

Но существуют и другие натуралы, предрасположенные скорее к терпимости, которые пытаются разглядеть за внешней оболочкой человеческую душу. Это люди доброй воли, не какие-нибудь ненавистники, а люди, исполненные благих побуждений, великодушные, вроде… вроде, скажем, доктора Тахиона и Хирама Уорчестера, чтобы далеко не ходить за примерами. Оба этих достойных джентльмена за многие годы убедительно доказали, что искренне пекутся о благе джокеров в целом: Хирам своими анонимными благотворительными акциями, Тахион — служением в клинике. И все же я убежден, что физическое уродство джокеров вызывает у них обоих такое же омерзение, как и у Hyp аль-Аллы или Лео Барнетта. Оно читается в их глазах, как бы они ни пытались быть невозмутимыми и проявлять широту взглядов. Некоторые из их лучших друзей — джокеры, но они не хотели бы видеть свою сестру замужем за джокером. Это первая истина, о которой не принято говорить вслух.

Как просто было бы броситься обличать, заклеймить людей вроде Таха и Хирама за лицемерие и «формизм» (чудовищное словцо, изобретенное особенно невменяемыми джокерами-активистами и подхваченное организацией Тома Миллера «Джокеры за справедливое общество» в пору ее расцвета). Просто и несправедливо. Они — достойные люди, но все же всего лишь люди, и не следует умалять их достоинств из-за того, что они испытывают естественные человеческие чувства.

Потому что вторая истина, о которой не принято говорить вслух, заключается в том, что сколь бы сильным ни было отвращение, которое натуралы испытывают к джокерам, мы сами испытываем отвращение еще более сильное.

Неприятие самих себя — особый бич Джокертауна, недуг, который нередко неизлечим. Основной причиной смерти среди джокеров младше пятидесяти лет являются — и всегда являлись — самоубийства. И это при том, что практически все известные человечеству заболевания у джокеров протекают куда опаснее, поскольку химия нашего тела, да и сама его форма может варьировать столь широко и непредсказуемо, что ни один курс лечения не является по-настоящему надежным.

В Джокертауне вам придется попотеть, чтобы отыскать место, где вам продадут зеркало, зато магазины, торгующие масками, понатыканы на каждом углу.

Если это доказательство не кажется вам достаточно убедительным, подумайте об именах. Вернее, о прозвищах. Но они представляют собой нечто большее. Они — показатель истинной глубины отвращения, которое питают к самим себе джокеры.

Если мой дневник будет опубликован, я настаиваю на том, чтобы он вышел под заглавием «Дневник Ксавье Десмонда», а не «Дневник джокера» или как-нибудь в этом духе. Я — человек и, как любой другой, уникален, а не просто один из безликой массы джокеров. Имена очень важны, это не просто слова — имена придают облик и индивидуальность тем вещам, которые они обозначают.

За многие годы я выработал для себя правило — не отзываться ни на какие иные имена, кроме моего собственного, но я знаю дантиста, который зовет себя Рыбий Глаз, талантливого пианиста, который отзывается на кличку «Кошконавт», и блестящего джокера-математика, который подписывает свои статьи именем «Слизень». Даже в этом турне среди моих спутников нашлись трое, называющие себя Кристалис, Тролль и отец Кальмар.