Джордж Мартин - Стеклянный цветок

Билли Рэй со всей ответственностью заявляет, что на самом деле джокеров у русских тысячи, только они надежно заперты подальше от глаз в огромных серых «домах джокеров», которые номинально являются больницами, но по сути представляют собой тюрьмы во всем, кроме названия, и укомплектованы многочисленными охранниками, но не врачами и медсестрами. Карнифекс говорит также, что у Советов имеется и с дюжину тузов, находящихся на службе у правительства, армии, милиции и партии. Если его слова соответствуют истине — а СССР, разумеется, отрицает подобные утверждения, — то нам не удалось и близко увидеть ничего такого: КГБ и «Интурист» зорко следят за каждым нашим шагом, несмотря на заверения советского правительства об отсутствии контроля.

Сказать, что доктор Тахион не сумел найти общего языка со своими коллегами из социалистического стана, было бы изрядным преуменьшением. Его презрение к советской медицине может сравниться разве что с презрением Хирама к советской кухне. Однако оба они, похоже, с большим одобрением отнеслись к советской водке, выпито которой было немало.

Однажды в Зимнем дворце возник забавный спор, когда один из наших хозяев взялся объяснять доктору Тахиону диалектику истории, заявив, что по мере развития цивилизации феодализм должен неизбежно уступать место капитализму, а капитализм — социализму. Тахион выслушал все это с поразительным терпением, а затем произнес буквально следующее:

— Дорогой мой, в этом крошечном уголке галактики имеется всего две великих цивилизации, которые освоили космические полеты. Мой собственный народ по классификации ваших светил следует отнести к феодалам, а Сеть — к капитализму столь алчному и жестокому, что вам и не снилось. Однако ни один из наших народов, к счастью, не проявляет никаких признаков перехода в стадию социализма. — Потом он немного помолчал и добавил: — Вообще-то, если хорошо подумать, Рой вполне можно отнести к коммунистам, хотя о цивилизованности в этом случае говорить едва ли уместно.

Должен признать, это было меткое высказывание, и, пожалуй, оно произвело бы на русских большее впечатление, не будь Тахион при этом с головы до ног одет в казачий костюм. И где он только берет свои наряды?

О прочих странах Варшавского блока добавить почти нечего. В Югославии было теплее всего, в Польше страшнее всего, а Чехословакия сильнее всех напомнила о доме. Дауне накатал в высшей степени захватывающую статью для «Тузов», где высказывал мысль, что широко распространенные в сельской среде слухи о современных вампирах в Венгрии и Румынии в действительности представляют собой не что иное, как проявления дикой карты. Это и впрямь была его лучшая работа, местами написанная по-настоящему превосходно и тем более поразительная, что вдохновил его на нее пятиминутный разговор с одним кондитером из Будапешта.

В Варшаве мы обнаружили небольшое джокерское гетто и повальную веру в «брата-туза», который скрывается где-то в подполье и вот-вот придет, чтобы возглавить этих обездоленных и повести их вперед, к победе. Увы, за те два дня, что мы пробыли в Польше, долгожданный туз так и не появился. Сенатору Хартманну с огромным трудом удалось добиться встречи с Лехом Валенсой, и, думаю, фотография «Ассошиэйтед пресс», на которой они запечатлены вдвоем, уже прибавила ему немало очков дома, в Америке. Хирам ненадолго покинул нас в Венгрии — очередное «неотложное дело» в Нью-Йорке, как он пояснил нам, — и вернулся сразу же после того, как мы прибыли в Швецию, в чуть лучшем расположении духа.

После всех тех мест, где мы побывали, Стокгольм кажется просто раем. Здесь, на севере, джокеры — редкость, но шведы встретили нас с полнейшей невозмутимостью, как будто всю жизнь только и делали, что принимали в гостях джокеров.

И все же, несмотря на всю приятность нашего короткого пребывания здесь, быть запечатленным для потомков заслуживает лишь одно происшествие. Полагаю, мы открыли нечто такое, что потрясет всех историков мира, — неизвестный доселе факт, в свете которого вся современная ближневосточная история предстает в совершенно новом, ошеломляющем виде.

Это случилось совершенно обычным днем, который часть делегатов проводили с членами Нобелевского комитета. Думаю, на самом деле им хотелось встретиться с сенатором Хартманном. Несмотря на то что его попытка договориться с Hyp аль-Аллой в Сирии закончилась насилием, в ней вполне справедливо увидели именно то, чем она и являлась, — искренний и мужественный шаг к миру и пониманию, который, по моему мнению, делает его серьезным претендентом на получение в следующем году Нобелевской премии мира.

Как бы там ни было, на встречу вместе с Грегом отправились еще несколько делегатов. Один из наших хозяев, как выяснилось, состоял секретарем графа Фольке Бернадотта, когда тот заключал Иерусалимский мир, и, как ни печально, был рядом с графом, когда два года спустя его застрелили израильские экстремисты. Он рассказал несколько очаровательных историй о Бернадотте, перед которым явно преклонялся, и показал нам кое-какие реликвии, которые сохранил на память о тех тяжелых переговорах. Среди записей, протоколов и черновиков был и фотоальбом.

Я мельком взглянул на пару фотографий и передал альбом дальше, как сделали большинство моих коллег до меня. Доктор Тахион, который сидел рядом со мной на диване со скучающим видом, от нечего делать принялся рассеянно листать его. Почти на всех фотографиях был запечатлен Бернадотт: в кругу своей делегации, с Давидом Бен-Гурионом, с королем Фейсалом. Кроме того, в альбоме хранились снимки разнообразных помощников, включая и нашего хозяина, в менее официальной обстановке — во время обмена рукопожатиями с израильскими солдатами, за обедом в шатре бедуинов и так далее. Короче, ничего особенного. Пожалуй, больше всего меня поразила фотография, на которой был запечатлен Бернадотт в окружении «Наср», организации порт-саидских тузов, которые столь драматически переломили ход битвы, присоединившись к легендарному иорданскому Арабскому легиону.

В центре сидят Бернадотт и Хоф, с ног до головы одетый в черное, словно дух смерти, — окруженные молодыми тузами. Как ни парадоксально, из всех запечатленных на фотографии сейчас в живых осталось всего трое, и среди них — нестареющий Хоф. Даже в необъявленной войне бывают убитые.

Но внимание Тахиона привлекла не эта фотография, а совершенно другой, очень неофициальный снимок, сделанный, очевидно, в каком-то гостиничном номере, — Бернадотт с членами делегации были сняты за столом, заваленным бумагами. С краю в объектив попал какой-то молодой мужчина, которого я не видел ни на одной из предыдущих фотографий, — худощавый, темноволосый, с пылким взглядом и обаятельной улыбкой. Он наливал в чашку кофе. Ничего примечательного, но Тахион почему-то долго смотрел на этот снимок, а потом подозвал нашего хозяина и, понизив голос, спросил: