Андрей Буторин - Червоточина

– А, брось-ка на… – отмахнулась Ольга. – Разберемся.

– Не, ну правда, – сказал Казик, – что там, дома? Пьянки-буханки, телки-метелки… Здесь клевей.

– Ну, как хотите, – пожал Нича плечами. – Насильно никто вас тянуть не будет. Вот только… – Он обернулся к Соне: – Ты уверена, что этот мир не тронут?

– Да, – кивнула Соня.

– Пусть только попробуют! – насупилась Аброськина. – Мы им трогалки поотрываем. Да, Казик?

– У кого не отрывается – отвинтим, – кивнул Казимир Малевич.

– Короче, пока! – помахала Ниче Аброськина и потащила Казика в сторону. А уже через пару мгновений оба разом исчезли.

И тут началось! Один за другим, группами и поодиночке, к ним стали подходить люди и на разных языках объявлять о своем желании остаться в этом мире. Кто-то, как давешний японец – а таких оказалось немало, – попали сюда в момент суицида, и большинству из них возвращаться назад, в тот кошмар, что довел их до самоубийства, совершенно не хотелось. Кому-то и впрямь, как Аброськиной с Малевичем, понравилось отсутствие в этом мире земных проблем, особенно теперь, когда отсюда исчезло вирусное сумасшествие. Кто-то нашел здесь любовь и не хотел возвращаться к оставшемуся в настоящей реальности нелюбимому супругу. Кто-то потерял на Земле близких и почувствовал здесь себя убежавшим от страшного горя. Кто-то соблазнился побывать в семидесяти различных уголках Земли, пусть и не реальных, но точных копиях настоящих. В общем, причин, как и людей, было множество. Толпа стала редеть и таять на глазах. И все-таки многие захотели вернуться. Таких оказалось большинство.

– Триста шестьдесят человек, – выдал точную цифру отец. – Не считая вас.

– Нас? – неожиданно для себя выдавил пугающий его вопрос Нича. – А ты? Разве ты остаешься здесь?

– Я не остаюсь, – с непонятной болью во взгляде ответил отец. – Но ведь я поведу тепловоз.

– Тьфу ты, я и не подумал, – успокоился было Нича. – Значит, ты с нами.

– Не совсем так… – принялся теребить «хвост» отец. – Ладно, чего уж теперь… В общем, дело обстоит так, что проход в наш мир откроется, когда мы – я и антивирусы – столкнемся друг с другом с определенной скоростью. Юрс с Марией Антоновной встанут на путях, я разгоню до нужной скорости поезд. Поскольку я буду впереди, то все получится как надо. Почти как в кино, – улыбнулся он. – «Назад в будущее» помнишь?

– Но… что будет с вами?.. – ахнул Нича.

– Точно не знаю, – пожал плечами отец. – Скорее всего аннигилируем, что и проделает в пространстве эту «кротовую нору».

– Червоточину, – онемевшими губами прошептал Нича.

– Пусть так. – Отец вдруг обнял его за плечи. – Да не переживай ты! Мне бы все равно не вернуться. Я ведь уже не человек. Дороги назад мне изначально не было. Я ведь знал это, когда шел сюда.

– И все равно пошел?.. – с трудом проглотил Нича ком в горле.

– Понимаешь, сын, – задумался отец. – Не хочется говорить банальности, но по-другому все равно это не скажешь… В общем, все очень просто. Я очень люблю тебя. Мама очень любит тебя. Я очень люблю маму. Если бы ты не вернулся, нам с мамой незачем стало бы жить. Я бы, может, еще сколько-то протянул, а мама бы точно этого не вынесла. И зачем бы тогда я стал жить дальше? Ты знаешь, мне сейчас ничуть не страшно и ничего не жаль. Ты и представить не можешь, насколько это сладко – отдавать жизнь ради любви. Раньше я думал, что это все розовые сопли. Нет, Колька, не сопли. Так оно все и есть. Такой вот хард-рок.

Нича не смог больше выдавить ни слова. Он увидел, что по щекам стоявшей рядом Сони ручьем текут слезы, и почувствовал, что давно уже плачет сам. Он потянулся к отцу, обнял его широченный торс и уткнулся лицом в мощную отцовскую грудь. Он разрыдался в голос, как в детстве, но ничуть не стыдился этого сейчас. А в сознании вибрировала, билась, стучала одна только мысль: «Ты никакой не вирус, папа! Ты самый-пресамый настоящий человек!»

К поезду шли пешком, решили не рисковать с перемещением. Тем более до того места, где начинались настоящие, не нарисованные рельсы, было не так уж и далеко.

Мария Антоновна поджидала их возле тепловоза. Сухо кивнула и пошла вперед по шпалам. Юрс потрусил следом, но замер внезапно, обернулся и рыкнул, обращаясь к Соне:

– Ты – верх. Самый. – Затем он кивнул на них с отцом: – Они тоже.

Волк побежал дальше. Нича удивленно глянул на Соню. Та отмахнулась:

– Ерунда. Это мы поспорили как-то.

– Он не может говорить ерунды, – сказал вдруг отец. – В принципе не может.

Соня покраснела, но промолчала. А отец крикнул вдруг вслед убегавшему волку:

– Юрс, погоди! А где все-таки ваш третий?

Юрс замедлил шаг, остановился. Постоял, склонив голову, будто раздумывая, отвечать или нет. Потом все же обернулся и отрывисто бросил:

– Он был. Там. С теми, кто остался.

– Но я его не почувствовал!

– Я почуял. Он остерегался тебя. Не подходил близко.

– К вам он тоже не подходил?

– Нет. Но я почуял. Он там.

– Но почему? Зачем?..

Волк не ответил. Повернулся и затрусил вперед.

Отец нахмурился. Затем пожал плечами, тряхнул «хвостом» и отмахнулся, словно от мух, от одному ему ведомых мыслей.

Оглянулась на толпившихся людей Соня.

– Надо их, наверное, рассаживать? Все хоть поместятся?

– Десять вагонов, – пробежал по составу взглядом Нича. – Как раз триста шестьдесят мест.

– Больше, – не согласилась с ним Соня. – Вагоны не все же купейные. А в плацкартных есть еще и боковушки.

– Перелет между мирами на боковушке… – с горькой усмешкой покачал головой Нича. – Не комильфо.

– Нам-то с тобой все равно лишь боковые места достанутся, – улыбнулась Соня.

– Ну, почему, – сказал отец. – Есть ведь еще купе проводников. По-моему, вам там самое место.

– Проводников?.. – пробормотала вдруг Соня и о чем-то крепко задумалась.

Отец сделал несколько шагов к людям, остановился и зычно крикнул:

– По вагонам! – и добавил уже тихо: – Двери закрываются. Следующая станция – кому куда.

Затем он посмотрел вдаль, туда, где у смыкающихся в ниточку рельсов темнели две фигурки – Мария Антоновна и Юрс.

– Ну что, ребята, – выдохнул он. – Пора прощаться. Только давайте больше без слез, ладно? Поплакали – и будет. Живите дружно, ладно? – Он подмигнул вдруг Соне: – Если сын родится, как назовете?

– Геннадием Николаевичем, – улыбнулась та, даже забыв на сей раз покраснеть.

– То-то же, – расцвел в улыбке отец. – А ты, Колька, если станешь ее обижать – я тебя из любого внеземелья достану, так и знай! – Тут он опять стал серьезным. – И вот еще что. Ты, Нича, маме передай, чтоб не убивалась по мне сильно. Скажи, что неизвестно точно, что со мной стало. Да так оно, собственно, и есть. И скажи, что я ее люблю. Сильно-сильно. Скажи: «Аж вот так!», она поймет. А ты, Сонюшка, – перевел он ставший вдруг виноватым взгляд на Соню, – своей маме тоже скажи, что я ее люблю… Только вы им по отдельности это скажите, ладно? – посмотрел он на них. – И не думайте обо мне плохо. Любовь – это самое главное в жизни. Я ж не виноват, что так получилось… – Отец обескураженно развел руками. – …такое вот «двоезойство».