Андрей Буторин - Червоточина

– Теперь вернешься, – сказал отец. – Все будет хард-рок.

«А ты?» – едва не вырвалось у Ничи, но он почему-то испугался задавать этот вопрос.

– Ну, – потер отец руки, – пойдем заберем Соню и двинем встречать гостей.

Соня к их возвращению более или менее успела привести себя в порядок и даже поставила кипятить чайник.

– Я не хочу, – помотал головой отец. – Да и людей встречать нужно. А вы отдохните, почаевничайте не торопясь. В любом случае, думаю, около часа у нас есть, пока поезд прибудет.

Но рассиживаться Ниче не хотелось. Соня тоже выглядела возбужденной, то и дело бросала взгляд на дверь. Так что чай, хрумкая найденными сушками, они пили торопливо, вовсе не ради отдыха, а чтобы утолить элементарные голод и жажду.

Закончив скромную трапезу, оба одновременно вскочили и быстро направились ко входной двери. Шедшая впереди Соня внезапно остановилась.

– Слушай, – обернулась она к Ниче. – А куда мы идем? Мы же сейчас неизвестно где выйдем, а нам нужно в ту зону, где поезд. Ты хоть примерно помнишь, в какой стороне та квартира?

Нича почесал затылок.

– Не-а… Дали мы с тобой маху. Надо было с батей идти. Теперь мы с тобой долго плутать будем.

На Сонином лице застыло вдруг странное выражение. Она будто к чему-то прислушивалась. Потом встрепенулась и дернула его за рукав:

– Пошли! Я знаю куда.

– Откуда?

– Все оттуда же, – без доли иронии ответила Соня. – Лучше не спрашивай, все равно я ответа не знаю. Но ведь нам не это важней знать, а то, куда идти, правда?

С любимой трудно было сейчас не согласиться, и он просто кивнул.

А идти оказалось не так уж и далеко – всего три квартиры, включая одну «червивую», бывшую теперь абсолютно пустой.

Еще перед тем, как пролезть в последнее отверстие, Нича услышал звуки музыки. Играл любимый отцовский «Deep Purple».

Самого отца и, разумеется, Юрса в квартире не было. В ее распахнутом окне стояли динамиками наружу колонки, подключенные к музыкальному центру. Нича выглянул из окна. Внизу было уже довольно много народу. Отца с волком ему разглядеть не удалось, те, видимо, стояли под козырьком на крыльце.

Пока Нича смотрел в окно, через комнату к входной двери прошмыгнули несколько человек. Судя по всему, «черви», запрограммированные отцом, работали исправно.

– Пойдем! – стараясь перекричать отнюдь не тихих музыкантов, позвала его Соня. Нича кивнул и последовал за любимой к выходу.

Отец и Юрс действительно стояли на крыльце. Волк неподвижно сидел, подобно каменному истукану, отец притопывал в такт музыке.

– Зачем ты ее включил? – спросил Нича.

– Ну, так же веселей, – удивленно посмотрел на него отец. – Это же «Deep Purple», ты что, не узнал?

– Узнал, узнал, – улыбнулся Нича. – Даже песню узнал, «Burn» [7].

Из динамиков как раз доносилось:

– Ага, – кивнул отец. – А у нас и время пока есть, и попытаться мы уж точно попробуем. Да и небо у нас тут уж точно не красное [9].

– Ты что, знаешь английский? – оторопел Нича.

– Я любой теперь знаю, – хмыкнул отец. – Борис постарался на славу.

– Да ну? – не поверил Нича. – Скажи тогда, что бормочет вон тот китаец? – мотнул он головой в сторону стоявшего возле крыльца средних лет азиата в костюме, белоснежной рубашке и галстуке. Мужчина явно был не в себе и тоненько причитал что-то под нос.

– Это японец, – сказал отец. – Он сетует, что покончил с собой и таким образом «запачкался», нарушил «цуми» – мировой порядок. Теперь, вместо того чтобы перейти в разряд божества, «ками», он попал в Страну мрака, в окружение злых духов.

– И что это за «цуми-ками», ты тоже знаешь?

– Это все понятия синто, основной и очень древней японской религии. Европейцы называют ее синтоизмом. Подробности нужны?

– Не нужны, – помотал головой ошеломленный Нича. – Но откуда ты все это знаешь?

– Я ж говорю, Борис потрудился на славу, – подмигнул ему с улыбкой отец. – Мне кажется, он вбил в меня все знания человечества.

– Да тебе ж теперь цены нет! – воскликнул Нича. – Ты же теперь академиком станешь! Нобелевским лауреатом! А ты ведь небось еще и музыку можешь писать, и картины гениальные!..

– И вышивать крестиком, – оборвал его тираду отец. Он почему-то перестал улыбаться.

В Ничином сердце опять что-то кольнуло, но, к счастью, Соня отвлекла его от пугающей догадки.

– А как мы узнаем, что все собрались? – спросила она у отца.

Мимо них из дверей подъезда все шли и шли люди. Отец проводил очередную группу взглядом и сказал:

– Мне об этом мои мальчики доложат.

– Какие мальчики?

– Это батя так «червей» называет, – пояснил Нича.

Как раз в этот момент из щели под дверью просочилась темная, похожая на дым, клубящаяся полоска.

– Ага, – кивнул отец. – Полный хард-рок. Можно потихоньку идти.

– А мы разве не объясним людям, зачем их здесь собрали? – заморгала Соня.

– Мои мальчики им все объяснили, – сказал отец. – В лучшем виде, без слов, прямо в сознание.

Нича обвел взглядом толпу людей. Их было здесь много, несколько сотен. Люди стояли отдельными кучками, некоторые и вовсе поодиночке отошли в стороны.

Он вдруг увидел знакомые лица. Сначала он узнал Катю с надписью «LOVE» на топике. Девушка была одна, без своих многочисленных копий. Вероятно, с исчезновением Виктора и без поддержки «червей» результаты их деяний существовать не могли.

Также в стороне от основной людской массы стояли Аброськина и Казик. Ольга увидела, что Нича заметил ее, и помахала рукой. Он махнул в ответ. Аброськина что-то сказала Казику и потащила его за руку к ним. Подойдя ближе, она сказала всем «здрасьте» и обратилась к Ниче:

– Слушай, кто тут у вас главный? Этот дед? – мотнула она подбородком на отца.

– Я пока еще не дед, – с явной ноткой обиды сказал отец. – Правда, надеюсь, скоро им стану.

Нича скосил глаза на Соню. Девушка стремительно краснела.

– А что ты хотела? – побыстрее, пока отец не выдал еще какой-нибудь перл, спросил у Аброськиной Нича.

– Мы не хотим домой, – сказала Аброськина.

– Как это?.. – не понял ее Нича. – Домой ведь – в смысле на Землю, в реальный мир, – на всякий случай пояснил он.

– А, брось-ка на!.. Чё я, дура? Чё ты мне жуешь-то? – фыркнула Ольга.

– В общем, это… – вступил в разговор Казик. – Нам и тут хорошо. Мы решили остаться.

– Хорошо? – заморгал Нича. – Чего же тут хорошего?

– А чего плохого? – сказал Казик. – Солнце всегда светит, море теплое. Пиво… И вообще…

– Но пиво когда-нибудь кончится!

– Да и хрен-то с ним, – сказала Аброськина. – Мы винище гнать будем, тут виноград везде растет.

– Вино не гонят, – поправил отец, на лице которого тоже застыло искреннее удивление.