Илья Новак - Петля Мёбиуса (сборник)

Выкаченные, будто в приступе гнева, глаза его представляли собой в высшей степени странную картину. От природы они, надо полагать, имели цвет безоблачного весеннего неба, то есть были светло-голубыми, но теперь иной оттенок поселился в глубине зениц. Темно-желтый, он боролся с натуральным цветом, постепенно вытесняя его, а вернее – смешиваясь, что давало на диво неприглядный результат: глаза Толстого казались мутными и словно бы грязными, больными. Но совсем другое ввергло меня в оторопь, когда тучный господин склонился надо мной. Кроме брезгливости и презрения, никакого иного выражения не было в нечистых глазах его, а еще – там не отражался я! В глазах отсутствовала уменьшенная до крошечных размеров копия моей сидящей на полу фигуры, место ее занимало нечто трудноразличимое, небывалое и жуткое – комната, стены коей сплошь состояли из чего-то, затянутого коркой подсохшей крови, а на середине в воздухе висел сгусток застывшего света. Картина эта, изображение странного помещения, будто бы навсегда запечатлелась, впечаталась в глаза, и все остальное, на что они обращались, накладывалось на нее уже в виде неясных силуэтов – словно неким метафизическим путем, одним лишь взглядом своим Толстый перемещал всякий предмет, событие или место, на которые смотрел, внутрь той кровавой комнаты.

– Где истина?! – рявкнул он.

– В сумке… – пролепетал я, пытаясь отодвинуться подальше.

– Истеки моя кровь! В чьей сумке?! В какой сумке?!!

– В моей… Она… – Я зашарил дрожащей рукой у пояса, но нащупал лишь обрывок узкого ремня. – Потерял! Когда падал или позже…

– В твоей? Так где сумка?! – орал Толстый, багровея лицом.

– Не кричите на горожанчика, Хац’Герцог, – молвил Отакус. – Видите же, рассудок его помутнен. Пусть отдышится.

– Отдышится! – Толстый, размахнувшись, залепил мне ладонью по уху и отошел, шевеля синюшными пальцами ног, тихо царапая ногтями пол.

Удар был силен и звонок, мне показалось даже – в голове моей ближе к правому виску что-то лопнуло. Мир загудел колоколом, я повалился на бок, разевая рот.

Я лежал, дыша тяжело и надрывно, шарил вокруг себя руками, пытаясь упереться в пол, приподняться, ощущая боль в ухе, слыша медленно стихающий звон в голове. А тем временем из-под квадратного люка в центре комнаты доносилось шебуршение, будто бы кто-то неловко пытался выбраться наружу.

– Пальцы у тебя, а? – орал Толстый. – Какие? Снимай ботинки, еретик! Снимай! – Его голос сорвался на визг.

Ничего не понимая, я стал развязывать кожаные ремешки на ботинке, но тут алхимик углядел, что одна моя нога, которая до того была подогнута под тело, боса. Пав на колени, он ухватил меня за лодыжку и потянул. Несколько мгновений тот, кого второй алхимик поименовал Хац’Герцогом, сжимал мою конечность дрожащими руками, впившись взглядом в стопу, а после разочарованно, завистливо и зло пробормотал:

– Хороши. Красноватенькие и не шевелятся… Грязные только, – и отпустил ногу. Выпрямившись, Хац’Герцог отошел и сумрачно поведал, ни к кому не обращаясь: – Сейчас господин Ростислав заявится. Потребует истину – что ему отвечать?

Я наконец смог привстать, кое-как выпрямился, придерживаясь за лавку, но тут же качнувшись от слабости, сел на нее. Отакус шагнул ближе, разглядывая меня с неприязнью куда меньшей, чем Хац’Герцог, – скорее даже и не с неприязнью, а со сдержанным любопытством.

– Вы вместе с людьми Браманти пришли? – поинтересовался он.

Я кивнул, сглотнул и прошептал:

– Они меня в плен взяли. А сюда за девой Мартой явились.

– За девой! – хмыкнул Отакус. – Никакая она не дева.

– Она… она здесь, у вас? – спросил я, пытаясь собраться с мыслями и не зная, о чем говорить с этим господином – а вернее, я знал, о чем говорить, я хотел просить, чтобы они отпустили меня из своей страшной обители, но пока не решался приступить с мольбами к Отакусу.

– Здесь, не здесь… – протянул он. – Ну да, здесь. Без Марты как бы мы Его удержали?

– Его? – повторил я, разобрав, что слово это алхимик выделяет некими необычными интонациями.

– А это я Его первым увидел! – с гордостью поведал Хац’Герцог, выглядывая из окошка наружу. – Слышите, Отакус, я!

Видя, что мной все еще владеют растерянность и испуг, тощий алхимик с улыбкой пояснил:

– Хац’Герцог у Магистра гостил, ведь мы уже тогда ему veritas торговали, старую veritas, еще ту, которую из грибов да синей болотной травы делали. Ну и заглянул как-то в комнатку, где Марта жила, да и увидел Его… Он как раз к Марте прилетел, ну или не прилетел, а… Не ведаем мы, как Он перемещается. Проявился, в общем, у нее, осуществился посреди комнаты. Потом уже мы разобрались, что к чему, а тогда… Забрали Марту, привезли к себе. Он стал и здесь проявляться, но как Его остановить, чтоб не исчезал? Как исследовать во славу науки? Хац’Герцог…

– Пальчики у нее… – вдруг с надрывом забормотал второй алхимик от окна. – Пальчики розовые, нежные. А этот – то появится, то исчезнет. Может, жалел ее? И как удержать? Я пальчик отрубил, да и закричал – убьем ее совсем, разрежем на кусочки, ежели опять пропадешь!

Толстяк замолчал, ссутулившись, прижал ладони к вискам. Вновь заговорил Отакус:

– Он сморщился, когда Марта кричать от боли стала, затрепетал. А Хац’Герцог в него отрубленным пальцем и запустил. Ну и… да что же, так и вышло. Потом мы, конечно, уразумели, как Его удержать, какую преграду выстроить. Но исследования как дальше проводить? Средства же нужны! Когда Хац’Герцог пальцем в Него бросил, плоть омертвевшая в Него проникла, впиталась, растворилась в Нем, и Он испражнился… мы решили тогда – с перепугу Он, что ли? Или… не знаем. Если здраво рассудить, ну какой у Него может быть перепуг? У Него-то, а? У Самого´! Но так у нас первая истина и появилась. Не та, что мы раньше делали, а, так сказать, истинная истина, ядреная такая, что виде´ния от нее столь диковинные и яркие… Нет, нам поначалу Марту жалко было, так она, бедная, мучилась, так жалко-то – и не передать. Но теперь уже нет, теперь не так… не жалко. Ведь ради науки всё, чтоб Его изучить!

– Он – кто Он? – прошептал я, вновь сглатывая.

– Да кто ж ведает… Знаете ли вы про то, что вместе с небесными сферами вращаются планеты, некие округлые тела, кои астрологи именуют Марсом, Венерой, и тому подобное? Вот мы думаем: может, Он с одной из планет?

– Да нет же, нет! – выкрикнул Хац’Герцог, поворачиваясь к нам со сжатыми кулаками. – Врете, Отакус! Он не на небесном теле обретался, но в эфире между телами витал!

– А может, и господин Ростислав прав… – раздумчиво пробормотал Отакус, не обращая внимания на крики толстяка. – Может, никакой Он не житель небесного тела. Может, Он – это… Он.

– Раз – одна истина, два – другая. Сколько монет за каждую?! – захрипел Хац’Герцог, хватаясь за голову. – А пятую куда дели, разорвись мое сердце? Ты и унес, негодник! – Занеся кулак, он широко шагнул ко мне, и я сжался на лавке, но толстяк не успел ударить меня во второй раз, потому что дверь, расположенная между окошками, распахнулась. В комнату шагнул третий алхимик – постарше остальных, с добродушным лицом пожилого преуспевающего лавочника, с мясистым обвисшим подбородком и заплывшими глазками. В левой его руке был нож, а правой за волосы он держал отрубленную голову господина Браманти с разинутым в немом крике ртом.