Олег Серегин - Хирургическое вмешательство

— Ладно, ладно, — ухмылялся Даниль, не вынимая рук из карманов. — Разберемся. Забирай свое хозяйство, дружок, не мне ж с ним возиться.

И напутственно помахал рукой.

— Йопттвою!.. — возопил Менгра, когда прямо под его ладонью исчез капот милицейской машины, на который жрец успел опереться; стфари чуть не упал, но из равновесия его выбило только это. Слишком многое все они успели повидать за сегодняшний день, и не осталось уже того, что казалось бы невероятным, поэтому больше всего возможностям адского зверинца удивился Даниль: Координатор, уходя через совмещение точек, прихватил с собой весь сопровождавший его отряд. Сергиевский проанализировал шлейфы аур, и ему пришла презанятная мысль, которую он немедля подумал вслух:

— А царь-то — ненастоящий!..

«Что?» — вскинулся Ксе, но спросить не успел: аспирант, встряхнув головой, болезненно зажмурился и уперся руками в колени.

— В смысле, ОМОН, — напряженно продолжил Даниль, глядя в землю. — Ну ни хрена себе тварь!.. там же только трое живых было, остальные… Это ж он все, все из свободных частиц слепил… сам, для себя, марионеток… Координатор… ну ни хрена же себе… Ящер — гений!..

Шаман почти завороженно слушал монолог Сергиевского; ему слегка неуютно стало от того, что блистательный аспирант вдруг скрючился и понес чушь, но даже в чуши этой чудился теперь высший смысл. На последней сентенции, о гениальности некоего ящера, глаза Даниля загорелись искренним восторгом, и он, наконец, распрямился.

— Й-ястреб, — пробормотал он со смешком, прищурившись на дорогу, туда, где только что стоял черный, массивный как танк внедорожник. — Дятел ты, а не ястреб… Птичка-то без мозгов… Он так и не понял, в какой я весовой категории… Со мной разбираться придет биг босс… и сожрет меня вместе с ботинками.

Тут Даниль помрачнел и нахмурился.

— А может, и не придет, — заключил он. — Напустит на меня какого-нибудь… адского суслика…

И Ксе, наконец, увидел, что его трясет. Руки Даниля вздрагивали, пальцы судорожно впивались в ладони, кажется, он и на ногах-то стоял нетвердо. Мнилось, что человек, способный развернуть Великого Пса, должен ни перед чем не знать страха, но, похоже, Сергиевский просто не успел испугаться вовремя, а теперь понял, что сделал, и сам был от того в шоке. «И ничем он на Лью не похож, — подумалось Ксе. — Лья — умный, он в такие игры не играет…» Шаман слабо усмехнулся, чувствуя, как в нем зарождается симпатия к бестолковому аспиранту.

— Суслик, сука, личность!.. — в некотором ужасе вспоминал Даниль. Ксе понял, что говорить сам с собой и цитировать фольклор Сергиевский способен еще долго, и решился его прервать.

— Даниль, — окликнул он.

— Суслик… да… ф-фух… чего? — обернулся, наконец, тот.

— Даниль, — как мог серьезно спросил Ксе, хотя вид аспиранта против воли его смешил: отфыркивающийся Даниль выглядел точь-в-точь как Винни-Пух, рухнувший с Дуба. — Что это было?

— А с другой стороны, что он мне сделает?.. — не удержался тот от последней мысли вслух и уже нормальным голосом ответил: — Это адские креатуры моего научника. И не надо на меня так смотреть. Я сам чуть в штаны не напустил.

«Оно и видно», — явственно отразилось на лице Менгра-Ргета, а потом жрец переглянулся с Ансой, и лица их осветились улыбками.

— И что? — жадно спросил Жень, по-собачьи наклонив голову к плечу. — Это те системы, про которые ты говорил? Ты их прогнал? Ты сильнее, да? Они сильнее Неботца, там сам Пес был, а ты сильнее их?

— Если слон на кита налезет, кто кого поборет? — фыркнул Даниль, и Ксе подумал, что кладезь цитат в его голове определенно глубок и преизобилен. — Я же говорю — это креатуры моего научника. А я его аспирант. Вот и думай.

— Это Ящера, что ли? — проницательно уточнил Менгра.

— Эрика Юрьевича Лаунхоффера, — с налетом усталости сказал Сергиевский, и лицо его приняло обычное, лениво-спокойное выражение. — Ящер — это кличка…

Ветер стих, и успокоился шум в кронах; замерли серебристые травы, клонясь к белопесчаной окантовке дороги. Менгра прошел к своей машине, зажег фары: электрический свет теплой желтизной испятнал темный асфальт. Донеслось убаюкивающее гудение проводов, зыбкое и далекое. Последние отблески заката истаяли, скрылись за горизонтом, и наступила ночь — холодная звездная ночь середины осени.

Ксе сидел и разглядывал фотографии.

Это, конечно, было со стороны божонка наглостью — немедля после чудесного спасения подобраться к Данилю и вкрадчиво сказать: «Даниль Игоревич, а… можно вас попросить?» Но момент Жень угадал: ошалевший от собственного поступка аспирант поднял руки и ответил: «Сдаюсь. Раз уж я подписался — юзайте. Пока я добрый». Лицо у пацаненка сделалось хитрое-хитрое.

Как на фотографиях.

На всех, что были сделаны на улице, почему-то сияло солнце — может, семейство выбирало для прогулок солнечные дни, а может, боги просто-напросто просили дальних стихийных родичей о хорошей погоде. Шаман решил, что понял, почему Жень отращивал длинные кудри — им с сестрой, кажется, нравилось быть неразличимо похожими друг на друга. Лет в восемь-десять, когда божонок еще не успел обзавестись могучим разворотом плеч и мускулатурой атлета, различить их можно было только на фотографиях с морем и пляжем, а на остальных они выглядели сущими клонами друг дружки — смешливые, голубоглазые, светлолицые дети, в джинсах и растянутых майках, в подобии солдатского камуфляжа… Ксе пришло в голову, что они удались необыкновенно похожими на отца. Лет через десять-пятнадцать Жень станет таким, как этот спокойный суровый мужчина с улыбкой в глубине прищуренных глаз, который на фотографиях катал на плечах дочку, выглядывал из танка или смиренно позволял закапывать себя в песок.

Обычный семейный фотоальбом. Разве что непривычно часто на снимках появлялось оружие — не игрушечное, настоящее; руки детей оттягивали слишком тяжелые для них автоматы, пистолеты, мачете, боккэны для занятий кэн-до, катаны… «Ага, — улыбнулся Ксе, — так я и думал». Танки и армейские мотоциклы там тоже были, а пляж означал близость Черноморского флота.

Следующее фото заставило сердце Ксе дрогнуть. Со снимка новогоднего застолья, сделанного, похоже, самим Женем — его в кадре не было — смотрела невероятной красоты женщина.

— Это теть-Лена, — наконец, подал голос Жень; он молча разглядывал через плечо Ксе свои, добытые, наконец, фотографии.

Там, в кадре, богиня смотрела в камеру, чуть улыбаясь маленькому фотографу; глаза ее лучились, и легкомысленная корона из елочной гирлянды отбрасывала алмазные блики, как настоящая. Кажется, старшая богиня красоты была наряжена Снегурочкой, или так казалось из-за гирлянд и переброшенных на грудь кос, слишком толстых и длинных для человеческой женщины…