Олег Дивов - Лучший экипаж Солнечной. Саботажник. У Билли есть хреновина

Ходовую рубку залил холодный белый огонь. Но за долю секунды до того, как экраны в очередной раз погасли, компьютер успел нарисовать перед астронавтами восхитительную картину, открывшуюся его сенсорам за кормой.

Там развалился пополам мегадестроер «Эрик Джон Старк».

* * *

Рашен, Файн и Боровский сидели на бетонной дамбе, отделяющей водохранилище от города. Далеко позади бухал, забивая сваи, паровой молот. Там де Вилье заново отстраивал кирпичный завод.

На берегу водохранилища раскинулся палаточный лагерь. А совсем на краю земли, у самого горизонта, оплывшей горбатой тушей возвышался над лесом искалеченный «Тушканчик», радиоактивный и окончательно потерявший ход.

У всех троих астронавтов цвет лица был нездорово загорелый, а движения замедленные и нечеткие. Так сейчас выглядел каждый счастливчик, вышедший живым из боя над Землей. За прошедшие сутки экипажи съели весь противорадиационный арсенал доктора Эпштейна и готовились растерзать запас химии доктора Ллойда.

Освобожденный из тюрьмы ликующим народом Эссекс обещал прибыть к рассвету. У контр–адмирала был забот полон рот, он пытался вырвать из жадных лап временного правительства честно сдавшегося ему Дядю Гуннара. Адмиралу Кёнигу собирались заодно с Директорами рубить голову, а он был сейчас позарез нужен для комплектации нового флота.

– Боюсь я, ребенка она потеряет, – вздохнул Рашен, щурясь сквозь темные очки на бредущую по берегу далеко в стороне фигурку.

– Эссекс завтра прилетит, отвезет ее в клинику. Док говорит, обойдется.

– Как знать, Жан–Поль, как знать… Обидно будет, да?

– Я бы на вашем месте, драйвер, тоже полетел.

– Не могу я сейчас, – пробормотал Рашен, уютно складывая руки на коленях и опуская на них голову. – Мне там покоя не дадут, а я безумно хочу отдохнуть. Сил больше никаких.

– Это все от медицины, драйвер. У нас сейчас обмен веществ совершенно ненормальный. Из меня утром такой кусок стронция выпал, я думал, унитаз развалится.

– Завидую, – улыбнулся Файн. – Тебе хоть геморрой не мешает…

– Еще как мешает…

– Господин адмирал, сэр! – позвали сзади.

Рашен, неловко вывернув голову, одним глазом уставился на подошедшего астронавта. Им оказался техник Ди Ланца. В руке он держал какой–то белый сверток.

– Разрешите доложить… – начал было Ди Ланца, но мучительно закашлялся. Рашен милостиво кивнул. Техник некоторое время хрипел и задыхался, потом отвернулся, сплюнул и снова встал смирно.

– Расслабьтесь, Этторе, – посоветовал Боровский. – Вам теперь каждый день с адмиралами общаться. Привыкайте.

– Да, сэр. Господин адмирал, работы по дезактивации корабля идут согласно графику. До поставки заказанных комплектующих пятнадцать часов. Разрешите…

– Как здоровье, Этторе? – спросил адмирал.

Техник снова кашлянул.

– Благодарю вас, сэр, лучше. Док говорит, через неделю буду в норме. Мы же сидели в центральном стволе, нас, можно сказать, почти и не задело.

– Слушайте, Этторе… Я все никак не могу избавиться от мысли… Просветите меня, как специалист. Неужели не было никакого другого выхода?

– Вы насчет лейтенанта Вернера, сэр? Простите, нет. Сбросить реактор можно было только вручную. Он и управляться–то не мог дистанционно, там все оборвало… Мы хотели тянуть жребий, но лейтенант уже вышел в корму и задраил люк за собой.

– Вот тебе и везунчик Энди, – протянул Файн. – Узнаю своего русского.

– Вы понимаете, сэр, – продолжил Ди Ланца. – Мы сами все время об этом думаем. Конечно, лейтенант мог провести кабель от привода катапульты внутрь корабля и сбросить реактор, оставшись с нашей стороны. Но тогда он не смог бы контролировать работу машины. Корабль взорвался бы уже на пятой–шестой минуте. А лейтенант продержал его сами знаете сколько… Да еще и переборку всю перекосило, люк заклинило намертво… Он не смог бы вернуться, даже если бы передумал. Только он не передумал, господин адмирал, сэр. Я так понимаю, лейтенант сразу все решил, как только увидел, что контроль за реактором утерян. Видите ли, сэр…

– Да, Этторе, я вас слушаю.

– Нам очень повезло, что это был именно лейтенант Вернер, – сказал техник. – Окажись на его месте кто–нибудь другой… Он мог бы активировать сброс немедленно, обнаружив перегрев. А Вернер отлично разбирался в тактике боя. У него был, вы извините нас, конечно… Ну, у него был свой контрольный монитор, замкнутый на ходовой процессор. И Энди… то есть лейтенант Вернер, сэр, он прямо из техпоста следил за тем, куда идет судно и что творится вокруг. И нам объяснял. А когда эта проклятая бомба взорвалась, он весь лицом побелел, сказал что–то по–русски и тут же ушел к реактору. То есть он понимал, что нужно делать, чтобы спасти корабль. И что корабль обязательно должен сохранить боеспособность до самого конца.

– Я знаю, – сказал Рашен. – Это я его так научил. Эх…

– Шеф, вы с самого начала догадывались, чем все кончится? – спросил Боровский.

– Боюсь, что да… – Рашен поджал губы и отвернулся.

– Вы не переживайте так, шеф. Энди знал, на что шел. Он ее спасал, – Боровский кивнул в сторону Ивы, которая ушла куда–то на самый край дамбы и теперь заторможенными механическими движениями бросала в воду камешки.

– Я понимаю, Жан–Поль. Я понимаю, что он ее спас. А мы его – нет.

– Надоели вы мне, русские, – сказал Боровский и, кряхтя, поднялся на ноги. – Когда чужих замочим, уеду куда–нибудь, где вас нет. А если замечу хоть одну русскую морду, буду стрелять.

– Господин адмирал, сэр, – напомнил о себе техник. – Я, собственно… Вот, посмотрите. Это мы нашли в вещах лейтенанта. Здесь, кажется, по–вашему.

Рашен протянул руку и взял у техника белый сверток. Это был кусок простыни, густо исписанный черным графитом.

– Да, по–русски, – кивнул адмирал. – Спасибо, Этторе. Если найду что–нибудь, касающееся вас лично, обязательно расскажу.

– Не надо, – помотал головой техник, и лицо его вдруг искривилось. – А то я и так все время плачу. Как вспомню его – так слезы… Виноват. Разрешите идти?

– Да, – кивнул Рашен, вглядываясь в аккуратные печатные буквы. Эндрю писал грамотно и разборчиво, видимо, не спеша, обдумывая каждое слово. Рашен начал читать.

«Дорогой Олег Игоревич! – писал Эндрю. – Не знаю, когда вы получите мое письмо. И не решил еще, передам ли его вообще. Точнее, подброшу. Может, я пишу его не столько для вас, сколько для себя».

С этого места Эндрю перешел на французский – видимо, устал.

«Двадцать лет я считал вас своим учителем. Конечно, отношения между нами складывались по–разному. Но я всегда помнил, какую роль вы сыграли в моей судьбе. И теперь хочу сказать вам огромное спасибо. А еще извиниться. Потому что я должен уйти.