Филип Дик - Человек из Высокого Замка

— Danke zehr, — поблагодарил Лотце. — Я обменять в отеле.

Ракета находилась почти у земли. Уже виднелись летное поле, ангары, паркинги, городские автобаны, жилые дома… «Красивый вид, — подумал Бэйнс. — Горы, вода и полосы тумана над Золотыми Воротами».

— Что это есть за огромная постройка под нами? — спросил Лотце. — Неоконченная и открытая с одной стороны. Космодром? Я думал, японцы не иметь космические корабли.

— Это бейсбольный стадион «Золотой Мак», — пояснил с улыбкой Бэйнс.

Лотце расхохотался.

— О да, они любят бейсбол. Невероятно! Они начать такой большой постройка для развлечений, для дурацкий спорт…

— Строительство уже завершено, — прервал его Бэйнс. — Это такая характерная форма — открытая. Современное решение. Они им очень гордятся.

— Это смотреться так, как будто проектировать какой-то еврей, — подытожил Лотце, глядя вниз.

Бэйнс внимательно присмотрелся к нему. На какое-то мгновенье ощутил неуравновешенность, некий психопатический изъян немецкого мышления. Действительно ли Лотце так думает? Искренне ли его замечание?

— Надеюсь, мы еще встретиться в Сан-Франциско, — сказал Лотце, когда ракета коснулась земли. — Я огорчаться, если не иметь возможность поговорить с земляком.

— Но я не являюсь вашим земляком, — возразил Бэйнс.

— О да, это так. Но наши расы очень близко. Можно сказать — мы принадлежать к одна раса. — Лотце завертелся в кресле, высвобождаясь от ремней.

«Действительно ли я близок этому человеку в расовом отношении? — думал Бэйнс. — Можно ли утверждать о нашей принадлежности к одной расе? В таком случае во мне заложен такой же психопатический сдвиг. Да, по сути весь наш мир психопатичен. Власть находится в руках безумцев. Как давно нам это известно? Или мы свыклись с этим? И… многие ли об этом знают? Но наверняка не Лотце. Очевидно, если человек отдает себе отчет в том, что ошибается, он уже не пребывает в заблуждении, и процесс выздоровления начинается. Человек пробуждается. Думается, лишь немногие понимают это. К сожалению, не везде и не все. Но широкие массы… они-то что думают? Или сотни тысяч жителей этого города? Считают ли они, что окружающий их мир в норме? Или так же догадываются, и проблески истины доходят до них?

В конце концов, что означает «заблуждающийся?» Всего лишь юридическая формула. В чем тут дело? Я вижу все и ощущаю, но как на самом деле?

Взять хотя бы то, что они вытворяют. Все — от сплошного неведения. И это их незнание других людей. Абсолютная их нечувствительность по отношению к тому, что они делают с другими, к истреблению, которое они начали и все еще продолжают. Нет. Не то. Я и сам не знаю и лишь что-то ощущаю интуитивно. И все же… они целенаправленно жестоки… не в этом ли суть дела? Нет. Боже. Я ведь не способен дать всему этому определение. Они пренебрегают целыми фрагментами действительности. Верно, но должно быть что-то еще. Их планы. Освоение планет. Безумное, не поддающееся осмыслению, впрочем, так же, как и завоевание Африки, а еще раньше — Европы и Азии».

«А эта их перспектива и, непременно, космических масштабов. Нет ни отдельного человека, ни ребенка, — но всегда существует некая абстракция: раса, страна. Volk. Land. Blut. Ehre [10] Народ. Страна. Кровь. Честь (нем.). . Честь и достоинство — но не отдельных людей, a Land. Для них реальна лишь абстракция, действительность же им неведома.

Die Güte [11] Доброта (нем.) , — но не добрые люди или вот этот добрый человек. Все возникает из ощущения Пространства и Времени. Минуя субстанции «здесь» и «сегодня», они пристально всматриваются в беспредельную тьму вечного будущего. И это оказывает катастрофическое воздействие на всю жизнь. Потому что когда-нибудь, в конце концов, жизни не будет, подобно тому, как некогда существовали лишь рассеянные в Космосе частицы, раскаленный водород и более — ничего. И так будет снова и снова. Теперь лишь пауза, ein Augenblick [12] Мгновение (нем.) . Космический процесс неустанно сминает жизнь, создавая гранит и метан, время истекает для всех форм жизни. Все быстротечно. Но эти безумцы тоскуют о том, что безжизненно и вечно, они пытаются помогать природе.

И я знаю, почему! Они желают быть субъектом, а не жертвой Истории. Отождествляя себя с божественной силой, они считают, что они богоподобны. В этом — их самое большое безумие. Они находятся в плену некоего архетипа. Их личность психопатически разбухла настолько, что им уже не ясно, где они, а где — Бог. И это не дерзость и не спесь, а болезненно раздутое до предела собственного воображения Я, когда часть и целое переплетены. Не человек — Бога, а Бог поглотил человека.

Они просто не в состоянии постичь сути человеческой беспомощности. Я слаб и ничтожен и ровным счетом ничего не значу во Вселенной. Мирозданию неведомо о моем существовании, я живу невидимкой. Ну и что, казалось бы, в этом плохого? Не к лучшему ли это — как есть на самом деле? Ведь те, кто отмечены богами, ими же уничтожаются. «Будь ничтожен — и ты избегнешь зависти великих».

Отстегивая ремни, Бэйнс заявил:

— Господин Лотце, забыл вам сказать. Я еврей. Вы меня поняли?

Лотце посмотрел на него с испугом.

— Догадаться об этом невозможно, — продолжал Бэйнс, — поскольку в моем облике нет ничего семитского. Я изменил форму носа, высветлил химическим составом кожу и чуть подправил форму черепа. В общем, исходя из внешних признаков изобличить меня невозможно. Я могу, и часто, к вашему сведению, это делаю, вращаться в высших нацистских кругах и не опасаться, что кто-нибудь когда-нибудь меня разоблачит.—

Тут он приблизился к Лотце и сказал ему тихо, чтобы слышал только он. — И таких нас — много. Слышите? Мы не погибли. Мы живы. Но мы невидимы.

— Служба безопасности… — после минутного молчания выдохнул Лотце.

— Да, — согласился Бэйнс, — СД может затребовать мое личное дело. Вы можете донести, однако имейте в виду: у меня весьма могущественные покровители. И среди них — арийцы и евреи, занимающие высокие посты в Берлине. Ваш донос отправят в мусорную корзину, а потом я донесу на вас. И, благодаря моим связям, вас подвергнут превентивному аресту. — Бэйнс улыбнулся, кивнул на прощание и присоединился к покидающим ракету пассажирам.

Все сошли по рампе на холодное и промозглое летное поле. Уже внизу, спустя какую-то минуту, Бэйнс снова оказался рядом с Лотце.

— Откровенно говоря, — сказал Бэйнс, следуя за немцем, — не нравится мне, господин Лотце, ваша рожа. Все-таки придется донести на вас.

И он ускорил шаг, опережая немца.

В конце летного поля у входа в аэропорт их ожидала шумная толпа встречающих. Родственники и друзья пассажиров махали в приветствии руками, поднимались на цыпочки и возбужденно-весело скользили взглядами по лицам прибывших. Крупный пожилой японец в элегантном английском плаще, остроносых «оксфордах» и котелке стоял чуть впереди встречающих в обществе молодого японца. На лацкане его плаща поблескивал значок всемогущей Императорской Торговой Миссии. «Это он! — подумал Бэйнс. — Господин Тагоми обеспокоил себя, дабы лично поздравить меня с прибытием».