Андрей Курков - Сказание об истинно народном контролере (География одиночного выстрела - 1)

Мысль о наказании понравилась Добрынину, и он продолжал обдумывать ее, но уважение к порядку остановило его, потому что понял он - наказывать кого-то может только суд или человек, у которого есть на это специальное разрешение, а у самого Добрынина было только разрешение проверять и контролировать, а значит ничего, кроме записанного в мандате, он делать не мог. И от этой мысли народный контролер загрустил.

- Может, русский человек Добрынин тарасуна выпьет?! - предложил Ваплах, видя мрачное лицо Павла.

- Слушай, - заговорил Добрынин. - Не называй меня русским человеком!

- А что, Добрынин не русский человек?

- Да русский я, русский, но зови меня Павлом. Ты- Ваплах, я - Павел. Понятно?

- Да, - урку-емец кивнул. - А Павел тарасуна хочет?

- Нет, - отрезал Добрынин. - Надо что-то делать, а не водку пить! Преступника наказать надо, а здесь ведь ни суда, ничего такого нет. А сам я, понимаешь, Ваплах, не имею права его наказывать...

- Абунайка умный человек, надо с ним говорить! - предложил урку-емец.

- Твой Абунайка - заместитель Кривицкого!

- Это ничего! - улыбнулся Ваплах. - Зато он умный! Я пойду, позову его, а Павел пусть еду покушает!

Урку-емец ушел, и остался Добрынин один в маленьком и уютном чуме. Шипел в буржуйке сухой дерн; тепло стало Павлу, и он даже расстегнул олений кожух, который давно уже не снимал с себя из-за суровости климата. Расстегнул кожух, наклонился к желтому портфелю, открыл его. Листы бумаги внутри были мокрыми, но почувствовал народный контролер, что теперь уже можно было их отделять друг от друга, и вытащил он всю пачку, присел на полу у печки и положил эту мокрую пачку себе на колени. Аккуратно отделил верхний листок и, придвинувшись к топке буржуйки, попробовал прочитать написанное на бумаге в красноватом отсвете тлеющего дерна. Однако как ни напрягал он глаза, а разобрать ничего не мог по причине того, что размокшие чернила расплылись по бумаге, и только отдельные кусочки слов были различимы, но сами по себе эти кусочки никакого смысла не имели. На всякий случай опустил Добрынин первый листок бумаги на пол у печки, полагая, что если высохнет он, то, может быть, разборчивее станет, а сам взял следующий лист, поднес его к тускловатому печному свету.

"Со слов местного жителя Барулая, - прочитал Добрынин хорошо сохранившийся текст, написанный химическим карандашом, - стало мне известно о зверском убийстве члена РСДРП Шендеровича, присланного для организации Советской власти в якутском городе Хулайба. Убийство было организовано присланным товарищу Шендеровичу в помощь товарищем Кривицким, вступившим в преступный сговор с японскими империалистами. Также есть основания считать тов. Кривицкого виновным в таинственном исчезновении целого северного народа урку-емцев, которые отличались высокой образованностью и все до единого хорошо говорили по-русски. Этот народ бесследно исчез после убийства товарища Шендеровича. Перед исчезновением, по словам местных жителей других национальностей, народ урку-емцев насчитывал до ста двадцати человек, включая женщин и детей. Считаю необходимым прислать сюда специальную комиссию для более полного расследования совершенных тов. Кривицким и его подручными преступлений. Подпись:

Егоров Егор Федорович, народный Контролер Советского

Союза".

"Вот ты кто! - подумал с горечью Добрынин, дочитав бумагу. - Так, значит, здесь поступают с народными контролерами..."

И захотелось Добрынину плакать, плакать не жалостно по-бабьи, а так, как плачут настоящие большевики на похоронах собратьев, - плакать без слез и беззвучно, плакать внутренне, ощущая страдание каждой кровинкой своею. И выпить захотелось, но от этого желания Добрынин удержал себя. И снова подумал о том, что надо Кривицкого судить и судить его прилюдно. И опять возник вопрос: как? Каким судом?

И от кажущейся беспомощности своей закусил Павел губу и почувствовал на языке вкус собственной крови.

Шипел дерн, пропитываясь неспешным игривым огнем.

Кто-то подходил к чуму - были слышны поскрипывания верхового снега.

С ожиданием Добрынин смотрел на низенький вход в жилище, завешенный двойной или тройной оленьей шкурой.

Зашли двое - Ваплах и заместитель Кривицкого Абунайка. Старик вежливо поклонился народному контролеру.

- Привет твоему гладкому лицу и твоей мудрости! - сказал он, опускаясь рядом на мягкий ворсистый пол. - Мне урку-емецкий человек Ваплах рассказал много... а русский человек Кривицкий совсем недавно говорил: далекий гость в реке утонул. Я думал - беда, а Ваплах приходит и меня сюда зовет...

- Да... - сказал Добрынин, желая остановить не совсем связную речь старика. - Ваплах сказал, что вы - умный человек. Вы знаете, кто такой Кривицкий?!

- Абунайка умный, - старик кивнул. - Абунайка знает плохого русского человека Кривицкого, Абунайка про японцев знает, Абунайка много знает...

- А почему же товарищ Абунайка знал про эти беззакония и ничего не делал? - строго спросил народный контролер.

- А что мог Абунайка делать? Абунайка не сильный, старый и нерусский. Надо, чтобы русский приехал и наказал русского, а Абунайка не может сказать, что русский человек - плохой, Абунайке никто не поверит...

- Ну ладно, - Добрынин махнул рукою, утомившись от многословия старика. Скажите, товарищ Абунайка, у вас здесь свой суд есть?

- Суд? - переспросил старик.

- Ну да, если кто-нибудь что-то украдет или убьет кого-то, вы его наказываете?

- Да-а... - ответил старик.

- Значит, это у вас организовано, и вы знаете, как наказывать? - уточнил Павел.

- Конечно, Абунайка знает! - подтвердил старик.

- Тогда вы можете и Кривицкого своим судом наказать?! - спросил Добрынин, глядя старику прямо в глаза.

Абунайка задумался, поднес сухую желтоватую руку ко рту, дотронулся до острых коротких усов.

- Наверно, можем, - наконец произнес он.

- Ну тогда берите его и судите! - твердо сказал, как приказал, Добрынин.

- Абунайка к народу пойдет, суд готовить будет, а на суд русского человека Добрынина позовут! - старик поднялся, поклонился контролеру и ушел.

- Русский человек еду не кушал? - спросил Ваплах. - Надо кушать, а то холодно будет...

- Ладно, давай! - устало проговорил Павел. Урку-емец снял с печки котел, разлил из него какую-то похлебку по двум глиняным мискам и одну протянул народному контролеру. Подал ему и белую костяную ложку. "Эх, хлеба бы сейчас!" - с горечью подумал Добрынин. Похлебка была излишне соленой, но вполне съедобной. Съел ее Павел быстро и вспомнил первый рассказ 6 Ленине и о невкусном национальном супе. "Наверно, это не здесь было", - подумал Добрынин.

Урку-емец ел медленно и при этом громко чмокал губами. Доев, он опустил пустую миску на пол под печку и снова предложил выпить тарасуна. На этот раз Добрынин не отказался. Во рту сразу стало приятней, но на душе по-прежнему тяжелым камнем лежали впечатления этого дня, и ни о чем другом Павел думать не мрг.