Андрей Курков - Сказание об истинно народном контролере (География одиночного выстрела - 1)

Пришел к котлу и печник Захар. Пришел, попросил чуть-чуть воды, чтобы руки отмыть, и сообщил негромко, что все печи закончены и осталось их только прокалить изнутри. А также сказал, что со следующего дня наделает он из глины мисок, чтоб у каждого в коммуне своя была, а уж потом исполнит свою главную мечту - поставит внизу у реки большую коптильную печь, которую он сам придумал, и будет это единственная такая печь на всю землю и можно будет в ней закоптить и медведя целиком, и лося! И услышавшие эти обещания жадно сглотнули слюну и посмотрели на Захара с большим человеческим уважением.

В этот раз на ужин была сборная похлебка из разных круп, собранных по узлам и мешкам, захваченным с собою крестьянами. Ели ее жадно и с аппетитом, и всего в ней было много - и соли, и петрушки сушеной, и чего-то еще, воздействующего на вкус пищи.

А вечер навалился на землю, и незаметно окружившая холм темень оставила палестинян с единственным источником света - большим костром, над которым висел большущий котел с добавкой похлебки для тех, кто любит поесть от души и под завязку.

И снова сидели они рядышком - ангел и Катя, и ужинали из одной железной миски, одолженной у кого-то уже съевшего свою пищевую долю. И молчали, только поглядывая друг на друга. А вокруг них, как искорки от костра, то вспыхивали, то притухали разговоры, и в разговорах этих всякая мечта, всякая сказка становилась былью, да такой, что вкус похлебки вдруг терялся или представлялся вкусом прошлого, чего-то давно забытого, каким-то признаком давнишней бедности, с которой и началась новая, расцветающая радостями и справедливостью жизнь.

А горбун-счетовод сидел недалеко и тоже хлебал похлебку, причмокивая и чавкая громко, а рядом с ним ужинала крупная и красивая крестьянка с множеством волос, собранных на макушке в тугую каштановую гульку. И каким-то образом умудрялся горбун-счетовод почти одновременно с чавканьем и не делая никакого перерыва в еде разговаривать с этой крестьянкой, улыбаться ей и еще и слушать то, что она говорила. И то, что оба они улыбались и иногда даже придерживали руками набитые похлебкой рты от смеха, говорило об их настроении, об их незамысловатом, но вполне настоящем счастье. И так можно было сказать о многих.

Когда похлебку доели и в котел залили для промывки два ведра воды, многие поднялись и, прихватив хвороста из тут же лежавшей кучи, пошли по своим людским коровникам, чтобы обживать новостройки, определяя себе под жилье и лавки, и печь выбирая, какая породнее покажется.

Ангел и Катя пошли в первый коровник, где сидели вчера у единственной затопленной печки. Людей в коровнике в этот раз было поменьше. На некоторых лавках чьи-то заботливые руки уже разложили или просто скошенной травы, или же где-то найденного сена, а на одной лавке красовался полосатый и с виду пружинистый матрац. Все три печки светились изнутри молодым огнем - видно, были только-только затоплены. Пахлоще сырой глиной, но было в этом запахе что-то приятное, ведь примешивался к нему и воздушный привкус костра.

Тут же, улегшись на ближнюю к первой печке лавку, присутствовал и Архипка-Степан. Лежал он, уставившись на печной огонь, видимый хорошо из-за отсутствия у глиняных печек всяческих дверц. И губы его шевелились беззвучно, а значит все еще думал он о чем-то, может, о прошлом, может, о будущем.

Сквозь открытую настежь дверь коровника на земляной пол падала лунная дорожка. И, видно, воздух совершал свое движение через эту дверь, потому как огонь в печке вдруг начинал плясать рьяно, и языки пламени словно в танце клонились то в одну сторону, то в другую, а в иной момент они притихали, и опускалось пламя красным карликом к горящему хворосту, и бегало по дереву как-то мелко и слабосильно.

Ангел и Катя выбрали две лавки, стоявшие изголовьями к внутренней бревенчатой стене и располагавшиеся как раз за лавкой, на которой жил теперь Архипка-Степан. А значит, и им виден был печной огонь.

Сели они каждый на свою лавку, но лицом друг к другу, и было между ними не больше полутора шагов, а может, и того меньше. И проникся вдруг ангел заботой о Кате и, как-то странно кивнув ей, вышел из коровника - решил он травы или чего-то другого мягкого взять для их лавок.

Звезды в эту ночь были яркие, словно мелко накрошенное солнце. И светили они хорошо, даже тень рождалась у высокой травы. И тут же, на склоне, несколько человек косили эту траву, тоже, видать, для ночного удобства.

- Эй, ангел, ты что ли? - донесся знакомый голос.

- Да, - кивнул ангел.

- Тоже, небось, по траву вышел? - спросил тот же голос. - А чего ж без косы?

- У меня нет, - признался ангел и тут же подумал, что даже будь у него коса, не смог бы он так ловко по-крестьянски накосить травы себе и Кате.

- Ну иди, набирай, что я тут уже накосил! Я себе еще сделаю! Люблю это дело! - предложил голос.

Ангел подошел к этому человеку, лица которого он никак не мог разглядеть, потому что смотрел человек вниз, на землю, а значит, даже яркие звезды не могли осветить его лицо.

А уже когда подошел, увидел ангел, что был это красноармеец Трофим, и удивился ангел этому, однако большую охапку травы собрал и поблагодарил Трофима искренне.

Вернувшись в коровник, покрыл он их лавки травою, и снова сели они друг против друга. И снова молчали, потому как каждый из них или боялся, или стеснялся заговорить первым. И так сидели они довольно долго, пока не навалилась на ангела накопленная за день усталость. Улыбнулся он Кате, пожелал ей доброй ночи и, улегшись, сразу заснул.

Дни шли как на подбор - солнечные, теплые. И каждый из них приносил в жизнь Новых Палестин что-то новое. Уже стояла у речки большая печь для обжига мисок и другой посуды, и тут же под временным навесом крутил печник Захарка гончарный круг, сделанный из колеса телеги, и сразу же передавал помощникам для постановки в печь все новые и новые миски.

Красноармейцы снова охотились в лесу, крестьяне заканчивали сев. Архипка-Степан грелся на солнышке и думал о будущем.

Горбун-счетовод ходил промеж жителей с толстой тетрадью и карандашом, составляя по просьбе учительницы Кати список детей и вообще желающих учиться правильной грамоте. Детей малого возраста нашел он восемь человек, а вообще желающих учиться пока не было.

Ангел снова носил воду из речки на вершину холма, помогая бабам-куховаркам, готовившим в большущем котле общественный обед. Бабы были чем-то озабочены и все время кратко переговаривались между собою напряженными голосами, но понять причину их беспокойства ангел не мог, а потому носил себе воду и думал, думал об учительнице Кате, и мысли его тоже были не из радостных, хотя что-то теплое в них и присутствовало.

Когда наступило время обеда, выяснилась причина беспокойства баб-куховарок. И сразу среди пришедших поесть поднялось возмущение, ведь в обеде не хватало главного для русского человека - не хватало соли. Если быть точнее, то соли там не было вообще, так как последние запасы были израсходованы еще утром.