Полина Копылова - Преданные и предатели (Летописи святых земель - 2, окончание)

Это шел Аргаред.

Он был в черном, только на груди белела эмалевая цепь да искрилась серебряная насечка на поножах из вороненой стали. Пышный мех воротника окутывал заострившийся подбородок.

- Вы поймали ее?

- Да, отец... - Голос у Раина дрожал. Несмотря на удачу, несмотря на "отец", несмотря на ее беспамятство, он чего-то смущался.

Аргаред подался ближе, внимательно и без всякого злорадства ее рассматривая. Она не знала, что страшнее - открыть глаза или закрыть.

- Сойди с ее волос, Родери. Ты магнат, а не черный рейтар. И помогите ей подняться.

Двое рингенцев взяли ее под локти и прислонили к стене. Голова ее безвольно свесилась, блеснула кровь в углу рта. Мутные глаза смотрели в никуда.

- Ты узнаешь меня? - Между ними были два шага, серый воздух, ненависть и страх.

- Да. - Она с усилием раскрыла глаза и оглядела его с головы до ног. Наконец-то вы признали себя человеком, Окер, и мы можем говорить на равных.

Ее лицо было слишком низко для пощечины, но он ударил и тут же протянул руку в длинной кожаной перчатке подоспевшему оруженосцу. Тот стянул перчатку и бросил на пол, точно дохлую гадину.

- Как это мило... - Она прижала руку к горлу, едва сдержав рвотный спазм. - Как это по-рыцарски, хотела я сказать. Можете ударить еще раз. У вас осталась перчатка на левой руке.

- Ты получишь то, что причитается. - Он поморщился на резком слове "ты".

- Окер, вы меня не удочеряли, чтобы говорить мне "ты"... - Ее лицо слабо порозовело. - Пусть этой честью пользуется Раин, я не хочу, чтобы он ревновал...

- Увести. - Аргаред медленно отвернулся. - В камеру... Оковы не надевать... Проследите, чтоб там была постель. Ей нужно отлежаться. Родери, прошу тебя пойти со мной. Ты мне нужен.

Глава тринадцатая

СЛАДОСТЬ МЩЕНИЯ

Опустевшие улицы были зловеще тихи. В снегу много наследили и кони, и люди, кое-где темнели потерянные деревянные башмаки, шапки, клочки оторванных в спешке от рукавов длинных фестонов. Шум слышался лишь где-то в отдалении, и одинокий прохожий с замотанным холстиной лицом порой сторожко озирался и принимался идти быстрее. Железный колокольчик угрюмо дребезжал под липовой, подвешенной на пеньковую веревку дощечкой, висевшей у прохожего на шее. На дощечке было написано: "Я болен дурной львиной хворью".

Больной беспокоился, и причиной был шум, далекий пока, но явственно приближающийся.

Улица, поворачивая меж островерхими домами, выводила на небольшую площадь. Шумели там, а иного пути, чтобы быстрее выйти из города, пока еще были открыты ворота, не имелось. Поэтому прохожий поспешал размашистым шагом, взрыхляя попадающиеся на пути снеговые заносы, - улочка была из малолюдных, снег утоптать не успели.

На площади бряцало оружием целое сборище. Кое-где над шлемами и кагулями вскидывали головы лошади. Клубился пар.

Стоило прохожему выйти на площадь, как от края толпы отделились двое и с радостными криками устремились к нему с явным намерением его остановить.

- Что вам угодно, добрые господа? - Прохожий попятился и тотчас оступился, жалобно ссутулив плечи. - Что вам угодно? - повторил он плаксивым и хриплым голосом, каким говорили обычно нищие. - Я бедный больной, наказанный Богом за свои грехи и грехи своих отцов, я распространяю заразу... Подите от греха, добрые господа.

- Не бойся, иди сюда. Скажешь два слова, и тут же мы тебя отпустим. Просто мы ждали первого попавшегося прохожего, чтобы он дал нам совет. Иди сюда, не испытывай наше терпение! - К нему подошли воины, все в хорошей одежде, с хорошим оружием, с недобрым весельем в светлых глазах.

- Будьте милосердны, благородные господа, не трожьте меня! - продолжал гнусавить больной, но его уже со всех сторон обступили, негромко смеясь и толкаясь на расстоянии пяти шагов, чтобы не прикасаться.

- Не бойся, убогий, бояться надо не тебе. Ты только вестник в руках судьбы. - Прохожий затравленно озирался, всюду натыкаясь на возбужденно сверкающие светлые глаза. Его всасывало в середину толпы, и он вынужден был идти куда ведут, шарахаясь от направленных на него мечей. Толпа прижала его к подножию высокого дома из красного камня с плоской крышей и растительным узором на стенах и кованых ставнях. В доме шел разор - из окон свисали рваные занавеси, в комнатах ругались и стучали. Поперек каменного крыльца вытянулся труп чернокожего стражника в обтягивающей лиловой одежде и коротком парчовом переднике с аметистами и золотыми кольцами. Белки его глаз отливали дурной синевой. Поперек живота зияла рана. Рядом с лужей натекшей крови стоял на коленях другой человек - руки у него были заломлены за спину, черноволосая голова поникла. Длинная прореха в одежде открывала лиловое от холода плечо.

- Скажи-ка, прохожий, ты любишь шарэлит? Больной пожал плечами.

- Да кто ж их любит-то, - просипел он из-под холстины.

- Ну так вот, перед тобой самый мерзкий из них - Абель Ган. - Пленника дернули за волосы, заставив поднять остроносое узкое лицо со страдальчески прикрытыми глазами. Губы от холода стали у него пятнистыми, желто-синими.

- Придумай ему казнь пострашней. За это тебя сам Господь твой пожалеет.

Прохожий задумался, устремив на Гана блеклые глаза из-под холстины. Под их упорным неотрывным взглядом Ган задрожал и поднял веки, пугливо всматриваясь в безликого.

- По правде сказать, добрые господа, не знаю я хуже доли, чем моя хворь. Могу его наградить. У меня все тело уже гниет. Через год и он гнить начнет.

- Это долго, - усмехнулся один из воинов, рослый и сильный, в старинной броне с рунами на каждой чешуйке, - никакого терпения не хватит. Придумай что-нибудь, что сейчас можно сделать.

- Добрые господа, откуда же мне знать казни... Скажу только, что всякая смерть плоха, когда умирать не хочешь. А чем подлее человек, тем меньше ему умирать хочется...

- Э, ты нам зубы не заговаривай. Ишь, добренький... - Острия мечей нацелились в грудь прохожего. Он тяжело вздохнул.

- Ну, если уж вы так хотите, то ничего я не знаю страшнее, чем разорвать человека четырьмя лошадьми.

На последнем слове его хриплый канючливый голос вдруг прозвучал визгливо и резко. Шарэлит отшатнулся, ужас отразился в его глазах.

- Канц! - вскрикнул Ган пронзительно, извиваясь в руках державших его. Это же Канц! Хаарский палач! Я узнаю его глаза... - Удар ноги в темя вышиб из него сознание. Канц прыгнул к ближайшей лошади, стащил за ногу и бросил оземь седока, подскочил и завалился поперек седла. Крича страшным криком: "Я заразен! Я заразен!", дрыгая ногами и попадая кулаками по подвернувшимся головам, он пропахал толпу и скрылся в устье улицы прежде, чем воины успели пустить в ход мечи. Стеная и охая, поднимались и отряхивали снег попавшие под его кулак или получившие шипастым подкованным копытом.