Александр Громов - Человек отовсюду

Впрочем, это не умение. Это талант. Его отличие от умения в том, что нарабатывается он гораздо дольше и труднее.

Обычно с завербованными на стороне агентами так долго не возятся, но для меня, как и для остальных шести молодых кадров, сделали исключение. Возможно, свою роль сыграло то, что я сам пошел на вербовку и еще ни разу не заикнулся об оплате. Возможно, умные спецы проанализировали мои ментограммы и сочли их подходящими. Короче, не знаю.

Позднее во мне укрепилось подозрение, что Земля, должно быть, испытывает некоторый дефицит подходящего человеческого материала для работы, обычно исключающей возможность пожаловаться кому-нибудь на то, что с ним, материалом, обошлись не так, как он, материал, того заслуживает, по его, материала, мнению. В армии и то проще – можно пожаловаться командиру (иной вопрос, стоит ли это делать). Между прочим, две трети тех десантников, с которыми мы дрались на Тверди, были не коренными землянами, а навербованными контрактниками из лояльных колоний. Уже сам по себе этот факт кое о чем говорит. Что до агента-нелегала, то он работает чаще всего в одиночку, никто не подставит ему плечо, не подскажет верное решение, не проревет в ухо команду грубым сержантским ревом, и пожаловаться некому, разве что святым мученикам на том свете. Коренные земляне избалованы. Насколько я их знаю, они всегда находятся в полном сознании своих прав, разумеется, священных и неотъемлемых, и главным правом, по-моему, считают право на то, чтобы кто-нибудь решал их проблемы, создавая им безопасность и уют. Оказавшись вне Земли, они долгое время не верят, что жизнь на самом деле грубее и примитивнее, чем им казалось, и уж совсем отказываются верить в то, что она именно по этой причине интереснее! Повидал я таких землян на Тверди в старые времена… Бедняги. Бедные напыщенные бедняги!

Стоило ли удивляться тому, что в нашей группе из семи человек был лишь один землянин, да и тот родился и провел детство не на Земле, а на Дидоне!

Другой был родом с Хляби. Третий и четвертый прибыли из марсианской колонии, если только не врали, пятый – с Нового Гуама, а что до шестого, то его угораздило родиться на планете с милым названием Край Света. Я и не слыхивал о такой. Может, она и впрямь болтается где-то на краю Галактики, а может, и за ним.

Мы не откровенничали друг с другом, а с того момента, как пошла индивидуальная подготовка, почти и не общались. Имя Ларс мне велели забыть. Теперь я стал Винсентом – просто Винсентом без фамилии, как монарх или раб. Имечко не без претензии, мне оно сначала не нравилось, но потом я привык. Других обучающихся я тоже знал только по именам и не сомневался, что они вымышленные.

Раз в неделю полагался выходной. Хочешь – зубри, хочешь – отдыхай, дело твое. Можешь напиться и, если не станешь буянить, никто слова не скажет. Можешь вызвать девушку-андроида или мальчика-андроида для секс-услуг, никто не возразит. Твое дело. Твоя учеба. Твоя жизнь.

В первый же свободный день мы напились до зеленых чертей и болтали всякую пошлятину. Потом – как отрезало. Видимо, не только я осознал, что на самом деле нет у меня свободного времени, совсем нет.

Пухла голова.

Один из обучаемых, и как раз землянин, был отчислен; по слухам – сам запросился, не выдержал. Нас осталось шестеро. Так прошло полтора месяца. Кто-то где-то услыхал, что надо продержаться первые шесть недель, дальше уже пойдет легче. Откуда пошел звон – неизвестно, да и не сам ли я это выдумал? С перегретых мозгов станется, они припомнят и то, чего не было.

Однако шесть недель прошли, и я не был отчислен. А еще две недели спустя прибыл Вилли.

По мою душу.

Море называлось Эгейским, и Вилли лениво рассказывал мне, что, по сути, оно просто набитый островами залив Средиземного моря, каковое турки когда-то называли Ак-Дениз, то есть Белое море. Я знал, что настоящее Белое море лежит гораздо севернее, и мне совсем туда не хотелось. Мои родные края – жаркие степи, по крайности джунгли, тоже отнюдь не холодные. Марция была в среднем попрохладнее, и там я в конце концов привык к тому, что лед иногда встречается не только в холодильнике. Но одно дело – «иногда», и совсем другое – по полгода. Спасибо, как-нибудь в другой раз. А еще лучше – в другой жизни.

Теплое море шумело, облизывая камни, с него тянуло ветерком и йодом, а остров – он назывался Самос – в целом смахивал на Твердь чуть севернее Нового Пекина. Растительность только не та, а так – похоже. Вилли болтал о пеласгах и ахейцах, о Поликрате и античном пиратстве; я слушал его вполуха. Где мне предстояло поработать, я еще не знал, но уж точно не на Самосе.

– А потом тут повсюду околачивались киликийские пираты, – продолжал лениво бубнить Вилли, – и римляне не раз пытались их вывести, как клопов, да только эффект всякий раз бывал сугубо временным… Еще позже – норманнское пиратство, мусульманское пиратство… Представляешь, еще лет с тысячу назад поблизости отсюда, в Северной Африке, трудились самые натуральные рабы, взятые в море…

– Неужели так давно? – ухмыльнулся я.

– Давно? – не понял иронии Вилли. – Да это, считай, вчера! Мы хомо галактикусы, а в сорока поколениях от нас – рабовладельцы! Ну не дико ли?

Я не улавливал, куда он клонит. Может, просто треплется в свое удовольствие? Если так, то пожалуйста, с моей стороны возражений нет.

Кое-какие знания из земной истории, некогда вбитые в память менторедуктором, шевельнулись во мне, поднялись из темной глубины и закачались на солнечных бликах.

– Кажется, в более древние времена пленных попросту убивали, потому что не представляли себе, что с ними делать, – сказал я. – Наверное, на того, кто первым предложил: «А давайте-ка лучше заставим их работать», – смотрели как на опасного радикала или юродивого. Вот ведь додумался! Подрывает основы. Ну не гад ли? Режь, братцы, пленных, да и вольтерьянца заодно!

– У каждой эпохи свой гуманизм, – хохотнул Вилли.

– И у каждого мира. Кое-где в колониях, как я слыхал, рабство существует на вполне законной основе.

– Не вполне законной, – поправил Вилли.

– Правда? А каторга по приговору суда – не рабство? Просто иначе называется.

– Ну-у… Нет, по сути – рабство, конечно. Только заметь: государственное, но никоим образом не частное. И, конечно, временное.

– Бывают и пожизненные сроки. У нас на Тверди и при Администрации каторжные работы были, и сейчас есть, только теперь у нас к ним приговаривает суд присяжных, как у больших. Мы же гуманисты.

– Что-то ведь надо с преступниками делать, – развел руками Вилли.

– Не только преступники. Кое-где рабство существует и вне приговора суда.

Я настроился на словесную пикировку, но Вилли замолчал. Я пожал плечами и стал следить за букашкой, пробиравшейся по песку. Здоровенная чайка проплыла над нами навстречу бризу, едва заметно шевеля крыльями и вовсю крича о своем, о чаячьем. Волна лизнула мои ноги. Окунуться, что ли, еще разок?