Александр Громов - Человек отовсюду

– Ничего бы не имел против, – ухмыльнулся я.

– Какое у тебя задание? – рявкнул следователь.

– Задание? – Я изобразил на лице величайшее удивление. – Я просто в отпуске. Отдыхаю.

– От какой работы?

– Подопытная зверушка – вот моя работа. Анализы и тесты. А почему со мной так долго возятся – спросите научников с Прииска. Наверное, дело в том, что я не был темпирован с самого рождения, как марциане, а впрочем, не знаю.

– Не валяй дурочку, Ларс, – посоветовал следователь, – не то за тебя возьмутся иначе. Я даю тебе шанс, а ты ведешь себя глупо, очень глупо. Тебя все равно заставят говорить, и ты нам все расскажешь. Ментоскопирования не будет, мы ведь бедная планета. Есть просто специалисты… ну, ты знаешь. Старые методы надежны, только очень уж негуманны. Через сутки мы узнаем все, а ты будешь молить, чтобы тебе позволили умереть. Ты же разумный человек, Ларс, ну сам подумай, стоит ли доводить до крайностей? А?

– Не стоит, наверное, – искренне сказал я.

Следователь оживился.

– Ну вот и хорошо. Приятно иметь дело со здравомыслящим человеком. Расскажи-ка мне все с самого начала… И поподробнее.

– Пожалуйста. Я родился на маленькой ферме под Степнянском, к юго-востоку от города. По отцу, а равно и по матери мой род восходит к первопоселенцам. Один из моих прапрадедов был важной шишкой: дважды избирался старостой нашего округа. Другой мой прапрадед первым ввел в наших краях шестипольную систему земледелия. Моя прабабка вышла замуж за…

Следователь звучно стукнул ладонью по столу.

– Наплевать на прабабку! К делу! К делу!

– Отчего же наплевать? Во-первых, она была достойной женщиной, во-вторых, ее давно нет в живых, а плевать на могилы в наших краях не принято, а в-третьих, если рассказывать с самого начала и поподробнее…

– Издеваемся? Тянем время?

– Разве Господь создал его в недостаточном количестве? К чему эта экономия?

– Я желал тебе добра, – с отвращением сказал следователь, – да, видать, не в коня корм. Ну что ж, не говори потом, что ты не сам выбрал свою участь… Или, может, передумаешь? Даю тебе еще один шанс.

– Так как мне рассказывать: с самого начала и поподробнее – или покороче?

– Попробуй покороче.

– Хорошо. Я родился. Учился. Не женился. Воевал. Еще не умер…

– И не надейся умереть быстро, – подхватил следователь. – Ладно, я понял. Ты выбрал.

С отвращением собрав бумаги, он вышел, а его место занял мордоворот, скучавший до сей минуты в углу. Первый же удар сломал мне нос и не сбил на пол только потому, что деревянный стул был сработан на совесть и накрепко привинчен к полу, а мои скованные руки находились позади его спинки. Но мотнуло меня крепко, даже странно, что не сломало шейные позвонки, а боль была такая, что в глазах вспыхнуло и разом потемнело. Второй удар разбил мне губы.

– Это только для разминки, – сообщил мне из темноты Юхан. Я не видел его, но узнал голос. – Ну что, Ларс Шмидт? Ты по-прежнему намерен вести себя глупо?

– Непременно, – прошепелявил я разбитыми губами, плюнув кровью на звук.

Еще два удара обрушились на мое лицо, а затем мордоворот деловито спросил, обращаясь к Юхану:

– Волчьи жуки или бурые черви?

Секунду-другую Юхан решал, с чего начать. Затем определился:

– Черви.

Хрен редьки на слаще, а почечные колики и зубная боль могут одинаково заставить человека выть и лезть на стену, хотя это совсем разные боли. От укуса волчьего жука боль адская, но в общем это обыкновенная нестерпимая боль, зато жвалы бурых червей заставляют укушенного думать, что его сунули в огонь и поджаривают по методу тех одетых в коричневые балахоны ребят, что звались инквизиторами. Я похолодел и, честно говоря, едва не смалодушничал. Не какая-то там особая твердокаменность выручила меня, а обыкновенная логика – оказывается, я еще был способен к ней. Стоит мне начать говорить, положение мое только ухудшится, да и что я расскажу? О работе на разведку метрополии? Допустим. Это будет им интересно, хотя для меня это верный и не самый приятный конец. Но если уж я начну болтать, из меня вытащат и сведения об Ореоле, о работе мусорщика, о черных кораблях… Мне не поверят, потому что поверить в это нельзя, и снова пойдут в ход бурые черви, волчьи жуки или, может, что-нибудь похуже.

Никто не должен тешить себя иллюзиями, попав в лапы контрразведки и отказавшись сотрудничать после первого сделанного предложения. Лучше всего убить себя сразу, для этого есть несколько верных способов, например задержка дыхания, потому что в противном случае смерть все равно неизбежна, только перед ней намучишься, а говорить тебя все-таки заставят. Я знал это так же верно, как то, что мусорщик вне корабля беспомощен ровно в той же степени, в какой беспомощен обыкновенный человек, вынужденный полагаться только на себя. Корабль не дрессированная собака и не придет на помощь хозяину по зову или без зова. Вилли опрометчиво предоставил меня моей судьбе, да и сам-то я хорош! Мне уже был преподан наглядный урок, и я плохо его усвоил. Могущество сужает кругозор иначе, чем беспросветная бедность, но все-таки сужает. Оно делает людей беспечными. Кто я без корабля? Никто. И скоро умру.

Умирать, правда, не хотелось. Я должен был задержать дыхание и, помучившись немного, обрести вторую жизнь в Ореоле. Вряд ли Юхан сумел бы помешать мне. Я знал, как прекрасна та, вторая, жизнь, мне показали ее. И все же я не хотел умирать так рано. Не хотел, хоть и знал, что мне предстоит.

Надежда есть всегда, вот в чем вся подлость. Нерациональная, глупая, вредная и так далее, надежда тешит человека иллюзиями, веля ему жить, когда жить ему уже не надо. Так уж устроен человек – на свою беду и к большому удовольствию контрразведки. Борьба до последнего вздоха за личное существование не всегда хороша даже для животных, что уж говорить о человеке.

– Не передумал еще? – Голос Юхана донесся до меня как бы издалека и вдобавок сквозь вату. Я обнаружил, что не вижу в тумане перед собой ни его, ни пыточных дел мордоворота. Значит, будут кусать сзади, в руки или шею.

Ожидание жуткой боли немногим лучше самой боли – во всяком случае, так мне казалось до тех пор, пока к моему правому запястью не приложили первого бурого червя. А когда это случилось, я пересмотрел свою точку зрения. Червь был отборный, его укус походил на прикладывание к коже раскаленного уголька не более, чем лужа напоминает океан. Несколько мгновений я терпел, оставаясь еще человеком, затем я стал лишь песчинкой на дне океана боли.

Кажется, я орал. Не знаю. Вероятнее всего, орал, вопил во всю глотку и дергался, но кого интересуют эмоции песчинки? Потом наступила пауза, я начал всплывать со дна океана и всплыл ровно настолько, чтобы понять: сейчас все повторится сызнова. И еще раз. И еще. Ровно столько раз, чтобы я стал безвольной медузой, согласной на все.