Array Полдень XXI век - Полдень XXI век 2003 №4

Нет, главный дух у нас — не Барон Суббота, у нас — Идеи Которого Живут и Побеждают, Вечно Живой, Который Жил, Жив и Будет Жить. Он очень живой. Богодухновенных книг его — пятьдесят пять томов; кто их от корки до корки прочтет, того живьем в рай берут. Приходят ночью ангелы тьмы, все в черном, и увозят на черной колеснице.

Ну, бывайте, я к вам как-нибудь зайду.

Книги принести? что, одного припадка вам мало? ах, ему понравилось…

Мне — вам — вслух почитать?! круто забирает?

Как бы и меня с вами не забрали…

Ну да, свободная страна, я понимаю…

Нет, я не новый гуру из Тибета. Я татарин, мулат из Мозамбика, что в Бирме. Просто немного знаю священные книги и цитирую по памяти.

У меня дар проповедовать? первый раз слышу. Это просто я владею особенным астральным каратэ, школа Лапчу-На-Ухи-Вэшат. У меня четвертый дан этой тайной школы, красный пояс с пентаграммой, серпом и молотом.

Нет, учеников я не беру. Я сейчас исполняю обет самоуничижения — чищу унитазы, живу в бедности и питаюсь подаянием. И вообще я скрываюсь. В Тибете, понимаешь, начались гонения на нашу школу, главную семинарию Вэ-Пэ-Шэ разогнали злые властители. Гору, где сидел Цамбул Кумбал, окутал туман.

Это мне — милостыня? спасибо. И тебе спасибо, и вам. И петуха — мне? спасибо, я его повешу на самом видном месте. Он красивый, особенно без головы.

Мое тайное сокровенное имя — Агитатар-Парапагандист. Агитатар — это потому что я татарин. Под этим именем меня знают в монастырях Тибета и храмах Мозамбика. Там я учил черных астральному каратэ, а теперь вот приехал сюда со словом Божиим. Я миссионер, но проповедовать начну не раньше, чем исполню свой обет.

Нет, нет, не могу. Заповеди Вечно Живого обладают чудовищной ментальной силой — слепые, слыша их, прозревают, глухие начинают слышать, безмозглые — думать, а полиция — ловить и хватать всех, кто проповедует и слушает, а особенно тех, кто думает. Я вон сейчас офицеру открыл, что во мне живут два духа — Кырлы-Мырлы и Фридриха-Ангела — так он сразу деру дал за подмогой. С минуты на минуту он тут будет с отрядом спецназа.

Проклясть? кого проклясть? правительство Гаити — а почему Гаити? ах, ты с Гаити… Да, у вас там почище, чем у нас в Мозамбике. Ну ладно, сейчас прокляну.

Во имя матери, и дочери, и нечистого духа! Призрак бродит по Гаити, призрак Кырлы-Мырлы! Иди, иди, призрак, иди к президентскому дворцу… слышишь? идет, идет… он все ближе. Ищи, призрак, ищи президента… Как найдешь — укуси его за задницу, откуси у него все, чем он гордится, влезь к нему в печенку и в селезенку, не давай ему покоя ни днем, ни ночью. Крест, могила, земля покрыла. Ключ, замок, аминь десять раз.

Нет, за проклятие я денег не беру — это дело черное, богопротивное. А водки — водки я выпью, наливай.

Мы в Мозамбике после первой не закусываем. Даже загрызенным священным петухом — он у меня вообще для украшения, вместо иконы.

Не надо целовать мне руки, я еще не святой.

Наливай.

Ты что так смотришь? а сам не допил!

Как это — «много»?! Ты меня уважаешь? хочешь, чтоб я к тебе Кырлу-Мырлу подпустил?

То-то же…

Мне эта водка — как хлеб. Без литра в день я связь с духами теряю, астральный канал прерывается. Я не пьянею, только все глубже в транс впадаю. Которые благодати сподобились — так те духов воочию видят.

Вы его отнесите туда и рылом вниз кладите, пускай проблюется. Он до Голубой Воды дошел — ты понял? Блю Уота! — третья степень постижения. А духовидение — Глюки-Глюк по-мозамбикски — это после долгого самосовершенствования.

Я сам дойду, только ты покажи, где тут отель «Хилтон». Мне от него идти налево пять кварталов.

Ты кто? я вижу, что «гёл». Ты в Вуду веруешь? Ах, мы с тобой вместе оттуда идем… а где мой петух? так, верно, в правой руке, а я думаю — за чьи когти держусь?

Вот еще одна «гёл». Ты в Кырлу-Мырлу веруешь? нет? а зря! Пошли с нами, я вам с подружкой все-все расскажу. А что это — значок у тебя? почему ты в форме?

Нет, офицер, я не хулиганил. И петухом я не размахивал, а голову ему отгрызли в церкви мои знакомые. Кто я? Я татарин из Бирмы, говорю на суахили, родился и вырос в тюрьме, предпочитаю гэйский секс по телефону, а если я сделал что плохое, так это напустил Кырлу-Мырлу на гаитянского президента…

Золотые рыбки, которые на самом деле были совсем не золотыми, а скорее оранжевыми, цвета старой тигриной шкуры, на мгновение сложились в сложный и тонкий узор, и Великий успел подумать, что узор этот так хорош, что стоит приказать обязательно вышить его на ковре, повесить ковер в спальне и потом, во время приливов дурного и хорошего настроения, разглядывать этот узор и врачевать душу. И еще что-то в этом узоре…

Великий попытался разгадать, что именно есть там, в зыбкой глубине сплетения глаз, плавников и чешуи, застывших в невидимой воде, попытался. Но понимание ускользало и смысл не шел к нему, он был слишком медлителен в своих мыслях и не умел читать мир по его письменам, как умел это делать его отец и еще некоторые, чьи имена ему были известны.

Тогда он попытался запомнить расположение рыбок относительно отмеченного золотой нитью центра сосуда, разделив его на сегменты…

Рыбки сдвинулись. Узор распался.

Великий привычно вздохнул и приподнялся с подушек. Все знаки являлись стремительно, как падающие в конце лета звезды, и удержать их не удавалось, распад начинался гораздо раньше, чем Великий успевал их осмыслить или хотя бы опознать. Несмотря на большой математический талант и умение складывать числа в голове, он был плохим учеником и отец, как ни старался, смог вдолбить ему в голову форму лишь двух главных рун: Жизнь и Смерть.

Жизнь походила на разделенный сложным дырчатым зигзагом круг, правая сторона которого черного цвета, а левая белого, с определенным количеством точек, рисуемых справа налево. Но Жизнь была слишком сложной даже на пергаменте и Великий за годы забыл порядок ее начертания.

А Смерть, напротив, простой и запоминающейся: пять косых линий и четыре прямые, нарисуешь с закрытыми глазами. Смерть он знал гораздо лучше.

Но знаки, являющиеся Великому, не были ни Смертью, ни Жизнью.

Великий опять сделал глубокий успокаивающий вдох. На рыбок, кружащихся беспечно в высоком хрустальном сосуде, он больше не смотрел, опасаясь увидеть еще что-нибудь и не понять это вновь. Он опустил ноги на пол, встал и вышел на внешнюю галерею дворца.

Ночь, в которую он так и не уснул, заканчивалась, небо уже начинало приобретать зеленоватую, цвета леса окраску, совсем скоро между двумя горными пиками появится краешек солнца.