Александр Громов - Первый из могикан

Но была и безопасность. Была возможность удить в выходной день рыбку в городском пруду, неспешно тянуть пивко и не заботиться о сбережении собственной шкуры — ее берегли законы и их служители! Ты был нужен, и тобою зря не бросались. Ну разве что перед угрозой тотального уничтожения, когда стало ясно, что укрыть от опасности всех и вся ни за что не удастся, что в первую очередь надо спасать тех, кто ценнее…

А разве ты на их месте поступил бы не так же?

Ну то-то.

— Если ты можешь обо всем догадаться, тогда зачем тебе Вокульский? — спросил Гойко после паузы.

— Чтобы дополнительно уточнить кое-что, — отозвался дядя Лева. — Так, самую малость.

— Например?

— Как быть дальше.

— Хороша малость… Не знаю, как для тебя, а для меня это существенно.

— Ты не философ, — важно объявил дядя Лева. — Не мозг. Ты бицепс. Изволь слушаться. Да не дергайся ты, шучу я, шучу…

— Шутить иногда вредно, — буркнул Гойко.

— Хочешь правду? Ты очень хороший бицепс.

— Польщен, что не прямая кишка. А ты кто?

— Я? Наверное, поджилки, которые трясутся…

Гойко посмотрел с сомнением: нечасто дядя Лева предавался самоуничижению, вдобавок при свидетелях. Но вслух ничего не сказал.

Молчал на стреме и Гриша Малинин, стерегущий в лесу старую полузаросшую просеку — единственный удобный подход с тыла. То ли в самом деле караулил, то ли спал — идти проверять не хотелось. Да и вряд ли у баб когда-нибудь дойдут руки до сплошного прочесывания бесконечной тайги. И силенок не хватит, и результат не гарантирован. Воздушное патрулирование — другое дело. Но рокот вертушки слышен издалека.

Нельзя все время бояться и не впасть в помешательство. Психика не выдерживает. Дядей Левой давно был разработан психологический рецепт под названием «Ну что, смертнички?», непременным атрибутом включающий в себя шуточки над собственной обреченностью. Он нисколько не удивился бы, узнав, что Тим Гаев начал пользоваться этим рецептом раньше своего наставника. В схожем положении вырабатываются схожие способы жить.

«Как дела, висельники?»

К середине мая из десяти «висельников» лишь трое продолжали держаться вместе. Двоих убило при падении дирижабля. Руслан Хабибуллин, он же Тамерлан, умер еще в воздухе, и было странно, что из дырявящих гондолу пуль ему досталось не меньше трех, и никто, кроме него, не был даже задет…

Сами виноваты — привыкли к улыбкам госпожи Удачи. Слишком часто им везло, расслабились. Обрадовались, ну как же — во временном поселке никого не встретили, без потерь угнали дирижабль из неохраняемого ангара! Кому, когда удавалось угнать дирижабль? Чуть не лопнули от гордости, когда, вместо того чтобы разбиться о ближайшую сопку, худо-бедно научились управлять колоссальной надутой дурой и спокойненько, как так и надо, потянули к югу навстречу косякам перелетных птиц. Ура, мол! Даешь! Банзай, твою такую-растакую Первомать!..

Без всяких оснований поверили, что все теперь по плечу.

И гелий был в достатке, и ветер попутный, и топлива хватило бы до Бенгальского залива. И пуст был грузовой трюм — лети налегке да посвистывай!

Вот и летели. Почти двое суток. И даже не заметили вертолет — просто дирижабль ни с того ни с сего клюнул носом и заскользил к верхушкам деревьев, а в гондоле завыл ветер, врывающийся сквозь пулевые прострелы, и из груди и шеи Руслана вдруг выплеснулись фонтанчики крови…

Когда оболочка серебристой приплюснутой сигары смахивает на дуршлаг, дирижабль не удержат в воздухе никакие автоматизированные системы подачи гелия из резервных баллонов, никакие воздушные винты и никакие рули. Но все же вместо падения камнем получилось какое-никакое приземление, пусть жесткое. Дирижабль лег на тайгу, как старый ленивый палтус ложится на донный водорослевый ковер. Запомнился треск ломаемых елей и хруст сминаемых стенок гондолы. Тут потеряли Жигина и Квасцова. Да еще пропал неизвестно куда Абрам Вайсброт — вроде видели, как он выбирался из покореженной гондолы, но больше его никто не видел. Если не попал под пулю, то, наверное, побежал очертя голову куда глаза глядят. Жив ли теперь, нет ли — никто не скажет…

Остальных выручила тайга. Вертушка настырно кружила над тушей пригнувшего лес исполина, наудачу стрекоча пулеметами, но не могла ни сесть, ни засечь беглецов и в конце концов отбыла восвояси.

Жить разбоем, временами спускаясь с гор, о чем совсем недавно мечтали, не получилось — вокруг не оказалось ни гор, ни беззащитных селений. Защищенных селений, впрочем, тоже не было. Дирижабль упал где-то между Обью и Енисеем — какие уж тут горы. И какие селения? Та же заснеженная таежная глушь, что и на старом месте, разве что чуть теплее…

Шли к югу. Мерзли. Подъедали последнее. Голодали. Дичь слонялась неведомо где, только не в поле зрения. Железобетонно-твердый наст выдержал бы и диплодока, не то что лося или кабана. Ни одного следа, что было и понятно. Ни одной кучки помета, что было и непонятно, и неприятно, как подлый обман. Ни одной берлоги. О встрече со злющим шатуном мечтали, как о манне небесной. Прон Халтюпкин выследил и застрелил тощую рысь — неожиданно оказалось съедобно. Без жилистого мяса лесной кошки, наверное, протянули бы ноги…

Уже зрелой весной наткнулись на избушку законопослушного лесника-эксмена и в праведном гневе ограбили его подчистую, а заодно выяснили свое местоположение и разузнали новости. Лесник дрожал, падал в ноги, обещал молить Первоматерь за благодетелей и отвечал на вопросы подробно и не раздумывая. Правильно делал.

Самое главное — всласть попарились в баньке, смыв коросту и подлечив струпья от укусов мороза. Уходя, старательно разбили рацию, а лесника не тронули — пусть живет, гнида. Все равно донесет не скоро. Да и не такая уж это сенсация — сообщение о шестерых бродягах дикого облика и крутого нрава. Мало ли их теперь! Великое множество банд, мелких групп и одиночек будут бродить и пакостить до следующей зимы, а зимой их выведут. Зимой в тайге не выжить без огня, а костер, даже очень хорошо укрытый — яркий инфракрасный источник, элементарно простая мишень… Или вымерзай, как таракан в нетопленном жилище, или жди на свою голову кассетную боеголовку.

Пробираясь к бывшему Томску, наткнулись на банду эксменов из пятидесяти, гордо именовавших себя Армией Свободы. Те звали к себе, суля вольную жизнь и богатую добычу. Дядя Лева предпочел уклониться. Не внушал доверия вожак, алчный и глупый, не понравилось и общее залихватское настроение при полном отсутствии планов на завтрашний день. Таких прихлопнут очень скоро; какая там зима — им бы дожить до лета…

Но Перепреев и Халтюпкин остались, соблазнившись вольной и сытной жизнью. Дядя Лева зря потратил время на уговоры.