Валерий Алексеев - Школа одаренных переростков

Интересно, подумал я, а на верхушке купола, на вертолетной площадке — смогу ли я сотворить что-нибудь из пустоты?

Вопрос не такой уж и праздный, как может показаться. Если смогу — значит, Олег не прав: способность материализации вакуума во мне уже закрепилась, и ноосфера под куполом тут ни при чем.

А если так — что помешает мне построить простенький вертолет? Не в одиночку, с помощью Олега, естественно: сумел же он сделать компьютер.

Откажется Олег — ладно, сотворю дельтаплан — и улечу отсюда, когда захочу.

Ведь что особенно давит? Неизвестность и непонимание.

Я подошел к центральной колонне, нажал кнопку лифта. Дверцы с тихим шорохом расползлись.

Вошел в кабину, бросил открытку в щель почтового ящика.

Дверцы лифта задвинулись за моей спиной, и в наступившей полутьме я увидел, как внутри ящика пробежал синенький огонек.

Я нажал кнопку подъема.

Лифту что? Он послушно доставил меня на верхнюю площадку.

Там стоял лютый, совершенно полярный холод, градусов, наверное, шестьдесят.

"Вот, — подумал я, — откажет лифт — и найдут завтра утром здесь мое окоченевшее тело".

В самом деле: другой дороги назад отсюда не предусмотрено.

Только через лифтовую шахту.

Ладно, отожмем дверь и будем спускаться по канату.

Я поднялся на несколько ступенек и увидел, что побег на дельтаплане неосуществим: выход с лестницы на вертолетную площадку наглухо задраен ребристым щитом.

У самой кромки площадки снег ополз по поверхности купола, и образовались широкие языки чистого стекла, так что можно было выглянуть наружу.

Я поднялся повыше — и сквозь одну из прогалин глазам моим открылась небесная чернь, усыпанная мириадами крупных звёзд. Столько звёзд я не видел даже в деревне.

И какие-то странные были эти звёзды: немигающие, без лучиков, но мохнатые… нет, косматые или пуховые, не сумею точнее сказать.

Я любовался звёздами, пока не продрог до костей. Казалось, все бредни выветрились из моей головы.

Но не тут-то было. Вдруг мне почудилось, что сквозь стекло купола на меня глядит желтоглазое чудище с язвительно и сварливо изогнутым клювом.

То самое чудище, в которое я сдуру захотел превратиться.

— Ну, знаете ли, — пробормотал я и, перепрыгивая через ступеньки, побежал к спасительному лифту.

В глубокой задумчивости я спустился вниз.

Лифт открылся. У дверей стоял директор Иванов.

Он как будто специально подкарауливал меня во время моих поздних вылазок.

Я растерялся, хотя и не делал ничего плохого.

— Добрый вечер, наставник, — промямлил я.

Было видно, что директор еле стоит на ногах.

Если бы не рука, упиравшаяся в стенку, он бы, наверно, упал. Лицо его было землисто-серым, под глазами мешки.

— Что с вами, наставник? — спросил я, выходя из кабины.

— По ночам… гуляешь… — глухим голосом проговорил Иванов. — А спать когда?…

— Съездить наверх захотелось, — соврал я. — Подышать свежим воздухом.

Блокировка в моей голове сработала автоматически.

— Погулять… — повторил Иванов, упираясь рукой в стену.

— А что, разве нельзя?

— Отчего же… можно…

Тут мне пришла в голову недостойная мысль: раз уж директор в таком размагниченном состоянии, можно от него кое-что разузнать.

— Один вопрос, наставник, — сказал я. — Нельзя ли мне увидеться с вашим начальством?

— С начальством? — переспросил Иванов. — А зачем? Пожаловаться на меня хочешь?

— Нет, не пожаловаться. Спросить кое о чем.

— О чем? Спрашивай меня.

— Нет, я хочу спросить прямо их.

Иванов посмотрел на меня невидящими глазами, нелепо повернулся и прислонился спиной к колонне.

— Наставник, вам помочь? — спросил я.

Иванов не отвечал. Глаза его были открыты, но дыхания не слышно.

Я беспомощно оглянулся. Вокруг было пусто и темно.

Что же делать?

— Сейчас, сейчас, — пробормотал я, схватившись за его повисшую руку.

Иванов всей тяжестью навалился на меня. Мне довелось как-то тащить к постели подвыпившего отца, Иванов был тяжелее в два раза.

Но спиртным от него не пахло.

Я положил его руку себе на плечи, напрягся.

Ноги Иванова сдвинулись с места и поволочились по земле.

Так, шаг за шагом, поминутно останавливаясь, я дотащил его до голубого учительского домика, благо не так уж и далеко.

Но тут — новая незадача: серая пластиковая дверь была наглухо закрыта, без малейшего признака замка либо дверной ручки.

Я прислонил Иванова к стене и стал искать на земле какой-нибудь инструмент, чтобы отодвинуть дверь или, если это невозможно, взломать.

Вдруг за спиной у меня послышался голос:

— Что происходит?

Я обернулся — рядом стоял Олег.

Я так обрадовался, увидев его!

— Да вот, понимаешь, — заговорил я, — разбрелись по всей территории.

— Все трое? — деловито спросил Олег.

— Нет, только один. Посмотри вокруг, может, еще другие валяются.

Олег посветил фонариком (он оказался предусмотрительнее, чем я).

— Да вроде больше никого.

— Слушай, — сказал я, — не можем же мы тут его бросить.

— Не можем, — согласился Олег.

Он подошел к двери, потом поднял вялую руку Иванова, провел его ладонью по пластику — дверь отползла.

В темном дверном проеме показалась плотная фигура Петрова.

Петров молча взглянул на нас, схватил директора за плечо, с необыкновенной быстротой втащил его внутрь домика и захлопнул дверь.

— Ты гений, — сказал я стриженому.

— А как же, — ответил он.

И тут меня осенило: я вспомнил свой первый школьный день и наш разговор с Соней возле учительской.

"Ну, что ты о них скажешь?" — спросила Соня.

"Заспанные…" — ответил я.

"А как же!" — воскликнула она — и захлопнула рот ладошкой.

Вот что я должен был позабыть! Вот о чем я не имел права думать: мне запрещалось размышлять о том, почему Соня сказала "А как же" (или что-то в этом роде).

Соня знает, почему анонимы выглядят такими вялыми .

И Олег, естественно, тоже знает.

А мне этого знать не положено.

— Значит, так, — сказал я Олегу, пристально глядя ему в глаза. — Или ты сейчас же, немедленно, говоришь мне всю правду, или я вообще перестаю тебе верить.

Ни один мускул не дрогнул на лице стриженого.

— Какую правду ты хочешь знать? — осведомился он.

— Я хочу знать, что с ними происходит каждую ночь.

— С кем?

— С ними, — я мотнул головой в сторону учительской двери.

— А, теперь понятно, о какой правде ты толкуешь, — невозмутимо сказал Олег. — Это, друг мой, еще не вся правда, это чисто техническая подробность. Но она потянет за собой другую правду, та — третью и четвертую. Так что это будет долгий разговор, и вести его на улице глупо.

— Ну, Лёха, держись, — сказал Олег. — То, что ты хочешь знать, — не для слабонервных.