Александр ЩЁГОЛЕВ - ОТРАВА С ПРИВКУСОМ ДЗЕН

…Что дает возможность признать разрушенным то или иное звено цепи Кармы? – писал Во Го. – Анализ собственной памяти.

«Читайте книги о жизни людей, об их деятельности, – советовал я своим ученикам. – Читайте всё, но с единой мыслью – стремлением определить, что за что полагается…»

Пришло время сказать эти слова самому себе, ибо анализ собственной памяти почти завершен.

«Что за что полагается»?

Мозгом предприятия был я, а ты, как обычно, был мотором, руками и тем, кто берет всю ответственность на себя. Испытание происходило в ванной комнате. Корпусом ракеты стала алюминиевая трубка для подводного плавания, отпиленная с двух сторон. Один конец мы наглухо заделали: крепко вбили круглую деревянную затычку и еще шурупом ее сбоку закрепили. Стабилизаторы вырезали из консервной банки и прикрепили к корпусу опять же шурупами. Другому концу трубки предстояло стать соплом: через него мы засыпали внутрь приготовленные заранее спичечные головки – коробков двадцать угробили, с запасом. Наконец, главное – спрыснули загруженное ракетное топливо бензином. Для верности…

– Много не лей, – орал я на тебя. – Ракеты не на жадности летают, двоечник! Бензин вообще не горит, горят только его пары! Воздушная смесь! Оставь в трубке воздух!..

Ты сделал все, как надо. Закупорил сопло куском пластилина, пропустил сквозь пластилин проводки системы зажигания, потом опустил ракету на дно ванной и аккуратно поставил ее на стабилизаторы…

Двенадцатилетние сопляки, и вдруг – «запуск ракеты из наземного положения»! Такое бывает, господа родители, если фантазия ваших детей не признаётся за опасного и постоянно кружащего над вашей семьей демона, которого следует либо изгонять, либо хотя бы видеть.

Провод системы зажигания был выведен наружу и оканчивался обычным штепселем. Штепсель предстояло вставить в розетку удлинителя, специально подтащенного из кухни. 220 вольт. Внутри ракеты случится короткое замыкание, искра, воспламенение горючей смеси… ну и далее – старт, отрыв… а чтобы чужую квартиру этим коротким замыканием не спалить, я впаял в шнур предохранители.

Мой проект…

Я – генеральный конструктор, ты – испытатель. Первый космонавт. Я жду на кухне, так было решено. Вся слава – тебе, я смирился с этим, когда оставлял тебя одного. Из снаряжения на «первом космонавте» были только очки в металлической оправе – именно они, вероятно, и спасли твои глаза… А потом был взрыв. Бензиновые пары не просто горят, господа родители – они взрываются; объясните это вашим детям. Но особенно эффектно рвется тара, в которой бензин хранится… Литровую банку с остатками горючего мы сдуру оставили там же, в ванной комнате. Вдобавок, готовя наше изделие к старту, ты пролил достаточное количество бензина – и на дно ванной, и на стиральную машину. Как же глупо это всё вышло… А потом я метался по квартире, не зная, что делать, выскочил на лестницу и начал ломиться к соседям. А потом были врачи, носилки, твои душераздирающие крики… и лицо, которое снилось мне много ночей подряд… и мой собственный нескончаемый крик: «Я же говорил ему накрыться тазом, говорил!..»

Алюминиевая трубка воткнулась в потолок, и куски огня полетели вниз. Стеклянная банка с бензином, стоявшая на стиральной машине, взорвалась практически одновременно с пуском ракеты. Сжимая в руках штепсель шнура зажигания, ты прятался на четвереньках за чугунным бортом, но любопытство – оно ведь бывает сильнее даже инстинкта самосохранения. Вот и высунул ты свою кудрявую головушку. Ах, эти пикантные кудряшки, где они? Объект восторженного девчоночьего интереса… На голове твоей с тех пор не было больше волос. Вообще. Ни бровей, ни, ясное дело, усов. Не росли-с… А родители твои наконец спохватились и на корню подрубили наше с тобой плодотворное сотрудничество. Ты отстал на один класс, перешел в другую школу. Меня не подпускали к тебе столько лет, что мы успели забыть прошлое.

Хотя можно ли забыть ТАКОЕ прошлое? Для тебя, как видно, это стало непосильной задачей. А для меня?

Если Барский не виноват, почему он не взывает к справедливости, думаю я, присев на край разложенного двуспального дивана – поверх постельного белья. Почему не просит хотя бы о том, чтобы его из петли на минуточку вытащили, дали отдых измученным ногам? Он что, герой?

Жить трусом, а умереть героем – как же это пошло…

Я размышляю, сражаясь с распухающей в сознании дурнотой. Чтобы вскрыть гнойник, приходится воспользоваться записной книжкой – самым отточенным из всех режущих инструментов. Читаю вслух:

«Если просят – делай. Не просят – не делай, но пойми, почему не просят. В этом – независимость от Реальности, а не в глупом барахтанье в болоте причинно-следственных отношений».

– Это о ком? – неожиданно интересуется Щюрик.

– О тебе, конечно. Почему, черт возьми, ты ни о чем меня не просишь?

– Потому что я – номер один, – он пытается засмеяться. – А ты – номер два.

Тратить силы на отражение этого выпада? Нелепость.

– Есть новая версия, – говорю я пленнику. – Минут пять назад появилась. Там, в детской комнате. Надеюсь, ты не против моих методов дознания? Вот послушай и подумай… Предположим, отравил меня не ты. Оно и правда – не справиться тебе с такой хитрой работой, как начинка конфеты спорами ботулизма. Тогда кому я помешал? С какой стати свет клином на мне сошелся, да так остро, что кому-то пришлось радикальные меры принимать? Не забывай, что конфету я принял не из чьих-то, а из твоих рук… Объяснить эти странности можно только тем, что дело, собственно, не во мне. Объектом атаки был вовсе не я. А кто? Давай зададим несколько вопросов. Кто из твоих знакомых, ныне покойных, был раньше опытным инфекционистом – еще до того, как принял отделение гинекологии? Чья рука, кроме твоей, могла подложить отраву в упаковку, которая мирно лежала в твоем кармане? Наконец, чьему тайному счастью мешал спятивший, больной ревнивец вроде тебя, Щюрик?

– Это неправда, – говорит Идея Шакировна так, что стекла в секретере дребезжат. – Не верь ему, умоляю. Про меня и Гаврилыча – неправда.

– Любой сговор, пока он не выплыл наружу – неправда, – спокойно парирую я. – Профессор и медсестра – как же это пошло. Одна таблетка – и нет проблемы. Любовники хотят избавиться от незадачливого мужа, а страдает посторонний человек. Пошло, господа.

Куриная кожа на лице Щюрика натягивается так, что, кажется, вот-вот лопнет.

– Ложь! – гремит Идея Шакировна. – Какая ложь! Да я, если захочу, супом его отравлю, и сто вскрытий не подтвердят мою причастность.