Надежда Навара - Олимпийские игры

– Сволочи!

Камера рывком идет вверх. Щелчок, изображение исчезает.

Камера снова включена. В кадре лицо генерала Раковского.

– Сэр, вы знаете не хуже меня, как нас подставляли. С самого начала все на этой сраной планете было сплошной подставой! Их послушать, так получается – я пристрелил того старика у мечети, а потом и себя с горя гранатой подорвал! Я, может, и контуженный, но пока еще в здравом уме!

Камера беспорядочно мечется по каюте, захватывая в кадр то стену с картой, то пол, то лицо Раковского.

– Сайаф, сука, тоже хорош! Маршал долбаный! Мы, между прочим, его прямой приказ выполняли. Всех подставил, а сам – нырк. И нет его!

Раковский резко хлопает ладонью по столу.

– Прекрати истерику, Элиот! Сядь и успокойся.

– Ничего, я постою. Я спокоен, сэр! С чего бы мне нервничать? Подумаешь, обвинили в геноциде.

Камера подходит ближе и останавливается почти вплотную к лицу генерала.

– Я вам так скажу, сэр. Судить нас хотят. Пусть судят. Ни хрена у них не выгорит. Для начала суд мои записи посмотрит.

– Элиот, ты никогда и никому не покажешь записи, – медленно и тихо произносит Раковский. – Считай, это мой последний приказ тебе, капитан.

Камера резко отшатывается назад.

– Ну уж нет! Я зазря пропадать не желаю, да и вам не дам!

– Тогда мне придется убить тебя, – еще тише говорит бриид, его лицо каменеет, в глазах тоска. – Поверь, Элиот. Мне очень не хочется, но я это сделаю.

Пять секунд, десять, двадцать, в кадре лицо Раковского.

– Сэр. Я не понимаю вас, сэр!

Генерал неожиданно взрывается.

– Неужели мне, брииду, нужно объяснять тебе – человеку! Да пойми ж ты, наконец. Все что мы совершили на Новом Самарканде, чудовищное преступление! Вне зависимости от того, подчинялись ли мы приказу или поступили по собственной воле.

Молчание. Камера смотрит вниз, в кадре ровный рисунок металлических плит пола.

Тихий голос генерала.

– Мы, брииды, военный продукт нанокибернетической генетики. Наша реакция быстрее человеческой. Мы сильнее и выносливей. Наш мозг адаптирован для контакта с компьютером. У нас отсутствует ряд присущих человеку психологических табу и моральных норм, вместо них генетически зашита БПСР – базовая программа ситуационных решений.

Вздрогнув, камера медленно поднимается. В кадре лицо бриида, искажённое гримасой внутренней боли.

– Вы создали нас и поручили нам убирать ваше же дерьмо. Нас боятся и ненавидят, и мы знаем это! Пойми, Элиот. Мы – ваша копия, уродливая, но копия. Я – мыслящее существо, мне известна разница между добром и злом.

– Сэр, я…

– Я тебя понял. – Раковский чуть улыбается кончиками губ. – Так уж получилось, у бриидов нет ничего, кроме Федерации. В ней смысл нашей жизни. Федерации понадобилось преступление, бриид совершил его. Нужно наказать преступника, бриид примет кару. Простенькая логика, не так ли? Извини, другой у меня нет.

Генерал встает из-за стола и подходит ближе.

– Тебе не повезло, Элиот. Ты оказался не в том месте и в неподходящей компании. Если хочешь, мы поможем тебе скрыться.

Молчание. Раковский ждёт.

Голос Винсона:

– Сэр, в ордере на арест упомянуты четыре бриида и человек. Явная ошибка. Нас пятеро, и все – брииды.

Конец записи. 24.11.2716, 10:02:56

Элиот Винсон, 13478907-H, капитан, командная группа «Фокстрот».

Борт линкора «Граф Отто фон Бисмарк», сектор Эридана.

По приговору Федерального военного трибунала брииды Раковский, Лагранж, Винсон, Эберхард и Канн разжалованы, лишены всех наград, гражданства Федерации и публично казнены третьего января две тысячи семнадцатого года на планете Земля.

Журналист Тойфер закрыл файл с историей человека, избравшего путь бриида, и надолго задумался.

Когда суперинтенданту Фарроу доложили – из «конюшни» Гросса ведётся трансляция в планетарную инфо-сеть, он поначалу решил: преступники пошли стандартным путём и начали торговлю за жизнь заложника. Просмотрел запись и вознёс хвалу Всевышнему за то, что наделил раба своего разумом.

Не зря сердце старого спеца предостерегало: не торопись, выжди. Грабители и террористы, говорите? Хрен там! В здании на Штернхаффене засели перцы покруче – легионеры из Сожжённой зоны!

Человеку с трясущимися поджилками нечего делать на должности начальника планетарного управления безопасности, в особенности олимпийского. Одинаково непригоден для этой работы и дуболом с рефлексами бультерьера. Окажись ночью на месте Фарроу такой терминатор – и людей бы зазря положил, и дело провалил.

Ну, ладно, пронесло. Начнем потихоньку.

Суперинтендант распорядился выкатить на перекрёстки оцепленного квартала бронетранспортёры. Командирам патрулей накрепко вбил в голову: тот, кто спровоцирует агрессию, горько пожалеет, что на свет родился. Без приказа ни шага, ни вздоха. С тем и выдвинулись. Без суеты, ненавязчиво – мы тут постоим немного. И вам, и нам спокойней будет.

Сканеры показывали: в «конюшне» на ходу три реактора ТЕХНО и один меньшей мощности, по всей видимости – доспех той здоровенной девицы, что назвалась трибуном легиона. Попыток выйти и расчистить дорогу «гости» пока не предпринимали. Похоже, хватило ума понять: убэшники не нарываются, а честно отрабатывают свой хлеб.

«Потерпите, ребята, – мысленно увещевал глава сил безопасности и своих, и чужих. – Скоро всё закончится, и разойдёмся».

В напряжённом ожидании прошло с полчаса.

Звякнул сот-комм.

– Фарроу слушает.

– Здравствуй, дорогой. – Голос Бенжамина Вайнстайна – председателя Спортивного комитета олимпийцев – чуточку хрипел, как у человека, которого недавно разбудили. – Ты сейчас занят? Уделишь мне минуту?

– Только минуту, Бен, – твёрдо объявил хитрец. – Дел по горло. Спецоперация по поимке зачинщиков вчерашних беспорядков.

– Да, тяжёлые нынче времена, – понимающе протянул собеседник и в свою очередь пожаловался: – Вот и у нас проблемы. Бизнес уже не тот, что был до войны, да и чемпионат как-то вяло проходит. Нет изюминки.

Помолчали.

– Сэм, напомни, сколько лет ты возглавляешь наш УБ?

– Пятнадцать.

– Пятнадцать, – эхом повторил председатель, выдержал паузу и сменил тему. – Говорят, на Штернхаффене готовят уникальный плей-офф. Хочу съездить, посмотреть. Составишь компанию?

– И рад бы, да не могу. Убийства, терроризм…

Вайнстайн не дослушал и озвучил таксу:

– Один процент.

Суперинтендант всё-таки закончил фразу: