Дмитрий Колодан - Жизнь чудовищ (сборник)

Наша лодка зарылась носом и зачерпнула ведро воды. От толчка я чуть не свалился за борт. Не понимаю, как мы держалась на плаву. Дальше грести было бессмысленно. Отто тоже это понял и отшвырнул весло.

– Давай! – крикнул он. – Пора.

Я схватил удочку. Для хорошего броска надо встать, но делать это в посудине, которая и так готова пойти ко дну, я не рискнул.

Я уставился на конскую голову, выбрав ее в качестве цели. Лошадь была белая, но подводные странствия покрыли ее тонкой пленкой водорослей. С обрубка шеи стекали темные струйки воды, словно голова до сих пор истекала кровью. Нужен хороший размах…

Девонская рыба шлепнулась о воду метрах в пяти от лодки. Выругавшись, я стал сматывать леску, мысленно благодаря того гения, который изобрел автоматические катушки.

– Встань! – заорал Отто. – Так ты ее не зацепишь!

– Но…

Отто на карачках подполз ко мне и обхватил за ноги.

– Встань!

Я выпрямился. Лодка сильно накренилась, готовая перевернуться. Тяжелый люк субмарины приподнялся, и оттуда выглянул небритый мужчина в пилотке. Повернувшись к нам, он что-то крикнул, но я разобрал только слово «idiota».

Один бросок. Второго шанса не будет. Я изо всех сил взмахнул удочкой, вслушиваясь в верещание катушки, в свист, с которым леска резала воздух… Мелькнув над головой, девонская рыба устремилась к субмарине.

– Отпускай!

Я разжал руки, отпуская удочку. Подняв пистолет, мужчина дважды выстрелил. В то же мгновение рыба ударилась о лошадиную голову.

В «Сумеречной Зоне» все врут. Не было таинственного мерцания и радужных переливов. Куда больше это походило на огромную воронку. Субмарину засосало так быстро, что я не успел понять, что происходит. Долю секунды назад она была здесь, и вдруг все…

– Проклятье! – будто издалека донесся голос Отто.

Я посмотрел на него, запоздало понимая, что в нас стреляли. Если не попали в меня, то обе пули достались…

– Этот идиот прострелил нашу лодку! – обиженно воскликнул Отто. – Теперь придется плыть самим.

Лодка сдувалась, продавливаясь под нашим весом. Воздух с шипением вырывался из простреленных баллонов. Еще чуть-чуть – и мы будем по шею в воде.

Вдалеке из-за поворота появился поезд, а спустя секунду он въехал на мост. Целый и невредимый. Желтые прямоугольники окон слились в светящуюся линию, и только глядя на них, я понял, что уже стемнело.

– Сколько времени? – ни с того ни с сего спросил Отто. Я автоматически посмотрел на часы.

– Шесть… О!

– Точно по расписанию, – усмехнулся Отто.

Я рассмеялся и прыгнул в воду. До берега всего ничего. Мы победили левиафана, что нам теперь проплыть сто метров?

Полуденное солнце нещадно жгло лысую макушку Барни Вторника. В укрытии, посреди живой изгороди из олеандра, было душно и влажно. От земли поднимался сладковатый запах прелой листвы и плесени, такой плотный, что, казалось, его можно потрогать руками. Дышать в такой атмосфере сложно – что ни вдох, то глоток водной взвеси. Легкие для этого едва ли годились, и Барни в который раз пожалел, что природа не наделила его жабрами, как у амфибий.

Он слизнул с верхней губы капельки кислого пота. Барни тяжело переносил жару – ничего удивительного в его возрасте и при таком весе. Подобные игры с давлением хорошо не кончаются – повезет, если отделается лишь головной болью от перегрева. А если тепловой удар? Или того хуже – сердечный приступ? Перспектива отнюдь не радовала, однако на карту поставлено слишком многое, чтобы думать о собственном здоровье. Он ведь солдат, ни больше ни меньше, считай, последняя надежда человечества. У него нет права отступать. Барни с силой прижал ладонями наушники, вслушиваясь в еле различимые звуки.

Акустическая ловушка тянулась по всему периметру изгороди. Изобретение было простым и гениальным; Барни им гордился и не скрывал этого. Основу ловушки составляли полторы сотни консервных банок, врытых в мягкую землю на три четверти и соединенных друг с другом медной проволокой; к концу провода припаян шнур от наушников. Два вечера Барни посвятил сложнейшим расчетам, вычисляя места, в которых следовало поместить банки. Почти целую неделю ночами собирал и устанавливал всю конструкцию. Зато теперь он мог перехватить малейший шорох с соседского двора. Сейчас, правда, в наушниках раздавалось только шуршание – наверное, это растущие корни вгрызаются в почву. Он приготовился ждать.

Его старая морская фуражка сейчас виднелась из-за парника. Барни с тоской поглядывал в ее сторону – для защиты от солнца она бы не помешала. Однако возложенная на нее миссия была гораздо важнее. Час назад он сам надел ее на голову огородного пугала. Отвлекающий маневр, полный истинно шпионского изящества. Теперь анархисты никогда не догадаются, как близко Барни подобрался к их логову. Они наверняка пребывают в полной уверенности, что он пропалывает сорняки или собирает слизняков на грядке с капустой. Мнимое чувство безопасности – именно то, что хотел внушить им Барни. Оставалось дождаться, когда они клюнут на наживку.

Хотя олеандровая изгородь и выглядела как граница между дворами, она полностью располагалась на соседнем участке. По сути дела, Барни был на чужой территории, можно сказать – в стане врага. Риск кружил голову, как отменное бренди.

Двухэтажный дом едва просматривался сквозь перекрестья ветвей и густую листву. Его хозяйкой была Августа Басманти, и на месте Барни многие бы гордились подобным соседством. В шестидесятые она была легендой, и не только из-за романа с Джорджем Хариссоном. Созданный ею этно-нигилизм стал предтечей чуть ли не половины существующих музыкальных стилей, а идеи, которые она пропагандировала – смесь анархо-комунизма с восточной философией, – были весьма популярны у хиппи. Сейчас, насколько знал Барни, Басманти отошла от дел, разве что спонсировала фонд для одаренных музыкантов-вегетарианцев. При этом одаренность в поедании растений ценилась значительно выше, чем прочие способности. Но благотворительные штучки были всего лишь прикрытием.

О ее истинных целях Барни узнал случайно. Произошло это спустя месяц после того, как Басманти с очередным мужем поселилась в доме по соседству.