Кристофер Прист - Подтверждение (Лотерея)

Пока корабль причаливал, я стоял на корме, потом пошел в каюту. По дороге я встретил Сайанхемов, которые попрощались, благословив меня и пожелав мне счастья. Десятью минутами позже я волок свой чемодан по пирсу и оглядывался в поисках такси, которое отвезло бы меня в город.

Бюро Лотереи Коллажо находилось на теневой стороне улицы, в десяти минутах езды от порта. Я рассчитался с шофером, и он быстро уехал, пыльный лимузин подпрыгивал и гремел на неровной, мощенной булыжником мостовой, потом достиг конца ярко освещенной улицы, повернул и исчез в беспорядочном потоке проносящихся мимо машин.

На улицу Бюро Лотереи открывалось двумя огромными стеклянными дверями. Я заглянул внутрь и в глубине помещения, наполовину скрытого растениями в кадках, увидел письменный стол и несколько шкафов с документацией. Там сидела женщина и листала журнал. Я хотел войти, но дверь была заперта. Молодая женщина подняла взгляд, кивнула мне и встала. Я увидел, что она прихватила с собой связку ключей.

Всего несколько минут отделяли меня от сонного, медленного ритма жизни на борту корабля, но, едва попав в Марисей, я уже испытал нечто вроде культурного шока. Ничто из виденного мной на других островах не подготовило меня к этому деловому, жаркому и шумному городу, не похожему ни на один из городов, которые я знал на своей родине.

В Марисее, казалось, царил хаос из автомобилей, людей и шума. Все пешеходы двигались удивительно быстро и с таинственной целеустремленностью. Машины и мотоциклы мчались так стремительно, как никогда не осмеливались в Джетре, и движение было непрерывным чередованием визга тормозов при полной остановке, мгновенного безоглядного разгона, резких поворотов и неожиданной смены направления. Все это сопровождалось непрерывным концертом гудков. Двуязычные указатели не образовывали никакой видимой системы, какую можно было встретить в других местах. Большинство магазинов здесь отличались от соответствующих торговых заведений Джетры, а товары в живописном беспорядке были выставлены прямо на тротуарах. В переулках и сточных канавах валялись картонки и бутылки. Те люди, которые не спешили по своим неизвестным делам, праздно загорали на солнце, расположившись на скудных полосках травы в общественных местах, или подпирали стены домов, или пристраивались среди отбросов на камнях бордюра, если у них не было денег, чтобы сидеть в уличных кафе и ресторанчиках под открытым небом. Одна из улиц была полностью перекрыта и служила импровизированным футбольным полем, так что моему шоферу пришлось, осыпав игравших там ребят руганью и совершив опасный маневр, вернуться на главную улицу. Другой сложностью городского движения были автобусы: увешанные гроздьями людей, висящих в дверях и окнах, они мчались по главной улице, глубоко презирая все правила движения. При постройке города, казалось, не следовали никакому плану, что доказывал лабиринт перекрещивающихся узеньких улочек, застроенных множеством ветхих, запущенных кирпичных домов. В Джетре я жил на большой авеню, которая, согласно традиции, была достаточно широка для того, чтобы по ней мог промаршировать отряд солдат, человек по тридцать в ряд.

Все это я увидел и воспринял за несколько минут, сидя в мчавшемся по улицам такси, в автомобиле, какой до сих пор видел только в кино. Это был большой, пузатый, старый лимузин, покрытый пылью и засохшей грязью, с заляпанным мертвыми насекомыми ветровым стеклом. В просторном салоне можно было удобно вытянуть ноги и при желании не снимать с головы цилиндр, не опасаясь ткнуться им в потолок. Обитое искусственным мехом сиденье было приятно мягким; утопая в нем, я испытывал ощущение преувеличенной пресыщенной роскоши. Рамы окон были из хромированного металла с окраской под дерево; верхняя часть ветрового стекла с внутренней стороны была оклеена фотографиями женщин и детей. На сиденье рядом с водителем дремала собака, а из приемника рвалась резкая, терзающая слух поп-музыка. Шофер держал баранку только одной рукой, локоть другой он поставил на край открытого окна и постукивал пальцами по потолку в такт музыке. Машина с визгом вписывалась в повороты, на неровностях дороги хлопали дверцы, металлически позвякивала подвеска и гудел старый задний мост. Город пробуждал новое чувство, чувство рассеянного равнодушия ко многим вещам, которые я считал само собой разумеющимися, – спокойствию, безопасности, законам, оглядке на окружающих. Марисей, казалось, находился в постоянном конфликте с самим собой. Шум, жара, пыль, слепящий свет; кишащий людьми, шумный и суматошный город, суровый и беспорядочный, страшный, нездоровый, но преисполненный жизни.

Но я не чувствовал неуверенности – только своего рода умственное возбуждение. От манеры шофера водить такси в хаосе движения захватывало дух, но все это тоже имело отношение к путанице и беспорядку. В Джетре едущий с такой скоростью автомобиль в считанные минуты угодил бы в аварию, если бы еще раньше его не задержала полиция, но в Марисее все существовало на этом хаотическом уровне. Казалось, что ты попал в другую вселенную, где степень всеобщей активности существенно выше: рычажки настройки реальности были поставлены по-другому, и поэтому звуки были громче, краски ярче, толпы гуще, жара сильнее, а время шло быстрее. У меня появилось странное ощущение уменьшения ответственности, словно все это происходило во сне. В Марисее меня не могли ни ранить, ни причинить мне вред как-нибудь иначе: нормальность защищала меня от этого опасного хаоса. Машины не попадали в аварии, старые, открытые всем ветрам здания не рушились, люди в последнюю секунду всегда увертывались от автомобилей, потому что здесь у всех была повышенная реакция, а мировые катастрофы просто не происходили.

Это опьяняющее, головокружительное чувство говорило мне, что я, если хочу выжить, должен приспособиться к новым правилам. Здесь я мог делать то, на что дома никогда бы не отважился. Трезвая ответственность стала достоянием прошлого.

Стоя перед бюро Лотереи Коллажо и ожидая, пока мне откроют, я все еще находился в начальной фазе этого осознания. На борту корабля я в действительности пребывал в защитном пузыре своей жизни, хотя и приучил себя проявлять особенную восприимчивость ко всему новому. Я принес с собой установку на ожидание. После нескольких минут пребывания в Марисее этот пузырь лопнул, но все еще оказывал на меня влияние.

Загремели запоры, и одна из створок двери открылась.

Молодая женщина ничего не сказала, только пристально посмотрела на меня.

– Я Питер Синклер, – сказал я. – Мне велели сразу по прибытии явиться сюда.