Филип Дик - Человек в высоком замке (пер. О.Колесников)

– Пожалуйста, сэр.

Приказчик указал на свободную кабину, затем отошел, чтобы обслужить кого-то еще.

Мистер Бейнис вошел в примерочную и закрыл за собой дверь.

Сев на один из двух стульев, он принялся ждать.

Через несколько минут раздался стук.

Дверь примерочной отворилась, и вошел невысокий японец средних лет.

– Вы иностранец, сэр? – сказал он мистеру Бейнису. – Я должен проверить вашу платежеспособность. Позвольте взглянуть на ваше удостоверение.

Он закрыл за собой дверь. Мистер Бейнис достал бумажник. Японец сел и начал проверять содержимое.

Наткнувшись на фотографию девушки, он приостановился.

– Очень хорошенькая.

– Моя дочь, Марта.

– У меня есть дочь, которую тоже зовут Мартой, – сказал японец. – Теперь она в Чикаго, учится игре на фортепиано.

– Моя дочь вот-вот выйдет замуж, – сказал мистер Бейнис.

Японец вернул бумажник и замер, выжидая.

– Я здесь уже две недели, – сказал мистер Бейнис. – Но мистер Ятабе до сих пор не появился. Я хочу узнать, находится ли он до сих пор в пути? И если нет, то что я должен делать?

– Приходите завтра, во второй половине дня, – ответил японец.

Он встал. Встал и мистер Бейнис.

– До свидания.

– До свидания, – ответил мистер Бейнис.

Он вышел из примерочной, положил брюки назад на стеллаж и вышел из универмага «Фуга».

Идя по тротуару вместе с другими пешеходами, он думал, что на все ушло не так уж много времени. Сможет ли он получить необходимую информацию? Ведь нужно было связаться с Берлином, передать его запрос, произвести шифровку и дешифровку – каждый из этих шагов отнимал время.

«Жаль, что я раньше не встретился с этим агентом. Я бы избавился от многих страхов и мук. Очевидно, это не было связано с особым риском, все как будто прошло очень гладко. По существу, на это ушло всего пять-шесть минут».

Теперь он чувствовал себя гораздо лучше.

Вскоре он уже рассматривал витрину с фотографиями, сделанными во время непристойных представлений в низкопробных притонах, грязные, обгаженные мухами, снимки совершенно голых белых женщин, чьи груди висели, как наполовину спустившиеся воздушные шары. Зрелище позабавило его, и он задержался у витрины. Мимо него по своим делам прохожие, не обращая никакого внимания.

Наконец-то он хоть что-то сделал.

Какое облегчение!

Юлиана читала, поудобнее опершись на дверцу автомобиля. Рядом с ней, выставив локоть из окна, Джо одной рукой, слегка касаясь баранки, вел машину. К его нижней губе прилипла сигарета. Он был хорошим водителем, и они уже порядочно отъехали от Каньон-Сити.

Из приемника неслась слащавая народная музыка, вроде той, которую играют ансамбли аккордеонистов в пивных на открытом воздухе: бесконечные польки и шотландки – она никогда не умела отличить одни от других.

– Дешевка, – отметил Джо, когда музыка закончилась. – Послушай, я неплохо разбираюсь в музыке, могу сказать, кто был великим дирижером. – Ты, наверное, не помнишь его: Артуро Тосканини.

– Не помню, – машинально ответила она, не отрываясь от книги.

– Он был итальянцем. Но после войны не разрешили бы ему дирижировать из-за его политических симпатий. Теперь-то он уже умер. Не нравится мне этот фон Кароян – бессменный дирижер Нью-йоркской филармонии. Мы были обязаны ходить на его концерты, наш рабочий поселок. А что я люблю, как всякий «воп» – догадайся!

Он посмотрел на нее.

– Понравилась книга?

– Захватывает.

– Мне нравятся Верди и Пуччини. Все, что у нас было в Нью-Йорке – это тяжеловесная, напыщенная музыка Вагнера и Орффа, и мы были обязаны каждую неделю ходить на эти пошлые драматические представления, устраиваемые нацистами в Медисон-сквер-гарден – с флагами, трубами, барабанами, пылающими факелами. История готских племен или другая воспитательная чушь, где-то бы можно было назвать это все «искусством», вместо того, чтобы говорить, монотонно прочитали. Ты бывала в Нью-Йорке до войны?

– Да, – отозвалась она, не отрываясь от книги.

– Правда, что там были шикарные театры? Я слышал, что были. Да и с кино теперь то же самое: вся кинопромышленность сосредоточилась в одном берлинском квартале. За те тринадцать лет, которые я провел в Нью-Йорке, не было не одной оперетты или пьесы, только эти…

– Не мешай мне читать, – сказала Юлиана.

– То же самое и с книжными издательствами, – сказал Джо невозмутимо. – Сейчас они все монополизированы с центром в Мюнхене. В Нью-Йорке книги теперь обеспечивают только одни гигантские печатные станки. Так, во всяком случае, говорят.

Заткнув уши пальцами, она сосредоточилась на лежавшей у нее на коленях книге, стараясь отключиться от его голоса.

Ей попался тот раздел «Саранчи», где описывалось легендарное телевидение, и оно очаровало ее, особенно те строки, где говорилось о дешевых небольших установках для отсталых народов Африки и Азии.

«Только предприимчивость янки и система массового производства – Детройт, Чикаго, Кливленд – какие волшебные названия! – могли совершить это чудо, посылку этого нескончаемого и почти до безумия бескорыстного потока дешевых однодолларовых (в китайских долларах) телевизионных приборов в каждую деревню, в любую глухомань Востока. И когда какой-нибудь изможденный юноша с беспокойным умом, умирая от голода, хватался за этот единственный шанс, который предоставляли ему щедрые американцы, и собирал из набора крохотный приемник с встроенным в него источником питания размером не больше куска туалетного мыла, то что же можно было узнать с его помощью? Сгрудившись перед экраном, молодежь деревни – а часто и люди постарше – видели слова. Инструкции. Прежде всего, как научиться читать, затем все остальное. Как выкопать более глубокий колодец, вспахать более глубокую борозду. Как очистить питьевую воду, исцелить своих больных. Над их головами витала американская искусственная волна, распространяя сигналы, разнося их повсюду, всем страждущим, всем жаждущим знания массам Востока…»

– Ты читаешь все подряд? – спросил Джо. – Или пропускаешь какие-то куски?

– Как это замечательно! Он заставил нас посылать пищу и образование всем азиатам, миллионам их, – сказала она.

– Благотворительность во всемирном масштабе.

– Да. Новый курс, провозглашенный Тагуэллом, по подъему уровня жизни масс. Только послушай.

Она прочла вслух:

– «Чем всегда был Китай? Томящимся, цельным, испытывающим нужду во всем существом, глядевшим на запад. Его великий президент демократ Чан Кайши, который провел китайский народ через военные годы, теперь, в дни мира, вел его к Декаде Перестройки. Но для Китая это не было восстановлением, так как в этой, почти сверхъестественно обширной плоской стране раньше ничего не возводилось, и она еще оставалась погруженной в свой древний сон. Восстающее ото сна существ, гигант, которому еще нужно было наконец-то обрести ясное сознание, пробудиться в современном мире с его реактивными самолетами и атомной энергией, его автострадами, заводами и лекарствами. И откуда же должен был раздаться тот удар грома, что разбудил бы гиганта? Чан-Кайши знал это еще во время войны с Японией. Он мог раздаться только из Соединенных Штатов. К 1950 году американские техники и инженеры, учителя, врачи, агрономы роем устремились в каждую провинцию, каждую деревню, подобно какому-то новому виду ожившего…»