Юрий Никитин - Имаго

Лютовой спросил медленно:

– Почему?

– Да потому!

– Кто-то сидит в тепле и уюте, направляет, использует их в своих собственных интересах, а эти молодые гибнут… А вы как думаете, Бравлин?

Я вздрогнул, в мыслях я сейчас шел с Таней по усыпанному золотыми листьями парку. Говорил, говорил, хватал ее на руки и нес, прижимал спиной к деревьям и целовал ее щеки, лоб, нос, губы…

– Вы это серьезно? – спросил я.

– Что?

– Ну, насчет «пойди и сам взорви колаба», «пойди и сам кинься под танк»…

Майданов ощутил ловушку, но уже не мог остановиться, на него с ожиданием смотрел даже Бабурин, ответил с вызовом:

– Конечно! Тот, кто посылает молодежь под танк, не должен отсиживаться в кабинетах!.. Должен и сам…

Он запнулся. Лютовой нагло ухмылялся. Что-то уловил даже Бабурин, заинтересованно поглядывал на одного, на другого.

– Если бы мы вас не знали, – сказал я, – как доброго и честнейшего… э-э… интеллигента, то заподозрили бы в… нет, лучше промолчу. То есть вы считаете правильным, что генерал, который руководит войсками, координирует деятельность разных подразделений, отвечает за оборону… или наступление по целому фронту… вы считаете, что этот генерал обязан взять гранаты, пойти с первым же подразделением и… обязательно погибнуть, так как в боях, выполняя его приказы, обязательно гибнут люди?..

Лютовой сказал с насмешкой:

– Андрей Палиевич, признайтесь, вы колаб?.. Мы никому не скажем. Хорошо работается на юсовцев? Сколько получаете?

Тон его ясно говорил, что шутит, но Майданов покраснел до корней волос, отшатнулся, словно под носом оказалась гадюка с разинутой пастью, замахал руками:

– Как вы… как вы можете?.. Что за подозрения?.. Я только говорил, что нельзя… я бы не смог вот так…

– Полководец всегда в безопасном бункере, – сказал Лютовой, – чтобы гибель не внесла смятение в ряды войск!.. Да, он посылает на смерть… а как выиграть большую битву? Он может даже сознательно послать малый отряд на верную гибель, чтобы позволить большому незаметно пройти в тыл и разгромить врага наголову!

Он горячился, тоже то краснел, то бледнел. В глазах боль, я его не понимал, слишком принимает близко к сердцу, словно кто-то из близких в рядах этой странной и загадочной РНЕ, что была презираема в предыдущую эпоху, а со дня высадки юсовцев в один день превратилась в питомник для героев. Вообще-то, по-моему, Лютового еще не взяли под арест лишь потому, что слишком открыто высказывает симпатии РНЕ. Так говорят только безответственные болтуны, далекие от каких-то групп. Всякий же понимает, что настоящий боевик маскируется под благонамеренного гражданина, а то и под колаба, прилюдно расхваливает политику юсовцев.

Кто ты, Лютовой, мелькнула мысль. Двойной захлест петли? Или кто болтает – тот не опасен?..

– Все равно, – сказал Майданов упрямо, – я не верю даже в то, что РНЕ сможет что-то сделать с этой мощью. Только напрасно бросает в топку жизни молодых людей… Вы со мной не согласны, Бравлин?

Я развел руками:

– Как ни странно, но… сможет. На волне такого подъема – сможет. Россия – что пружина… надавив на нее с такой силой… вы понимаете… Так что подъем национального духа вполне способен вышибить юсовцев с наших земель. Они ведь не смогут уничтожить местное население… под корень? Те же союзники забеспокоятся. Так что РНЕ вполне способна взять власть в такой ситуации. Другое дело, что на волне подъема национального духа не поднять экономику. А это значит, снова скатиться в страшную дыру нищеты и разрухи…

Лютовой сказал раздраженно:

– Что-то не то говорите! Разве Гитлер, придя к власти, не поднял экономику нищей и разоренной Германии до высот? Германия стала богатейшей страной Европы!

Я покачал головой:

– Не могу возразить. У меня просто нет слов, доводов, только ощущения… Но эти ощущения говорят, что сейчас это не сработает. По крайней мере, в России. Нужно что-то иное…

– Что?

Я сказал негромко:

– Экономист сказал бы – нечто неэкономическое.

Они еще оставались чаевничать, но мне завтра вставать рано, я распрощался, извинился, поразводил руками и отбыл. Но когда отпирал дверь в свою квартиру, на лестничной площадке показался Лютовой, сообщил с усмешкой:

– Болтология… А у меня завтра тоже нелегкий день. Бравлин, вы давно смотрелись в зеркало?

– Уже все обплевал, – отшутился я. – А что?

– Да у вас лицо… такое.

– Какое?

– Не такое, – сообщил он. – Словно вы знаете код Вселенной, но не решаетесь его сказать. Да и сами не решаетесь вмешаться… Хотя иногда у вас бывает вид человека с вервием…

– Вервием? – переспросил я. – Что это?.. Ах, простая веревка…

– Да был уже один с простым вервием, – ответил он туманно. – Вот и я временами жду, когда ты возьмешь вервие и начнешь гнать торговцев из храма, переворачивать столики менял…

Я отмахнулся.

– Это уже было сделано. Двумя самолетами по Торговому Центру. Все столики менял вверх тормашками, а сейфы с золотом до сих пор из руин вытаскивают… Нет, нам идти дальше. Иисус, когда изгонял всякую торговую дрянь из храма и переворачивал столики, все еще надеялся, что удастся как-то реформировать старую веру, облагородить, очистить, улучшить, исправить… ну, как вон Майданов призывает. Потом, правда, Иисус сказал вслед за водопроводчиком, что надо менять всю систему… Ну, а мы даже не будем пытаться что-то исправить и почистить – слишком все сгнило! Вдрызг весь старый мир с тем дряхлым римским храмом. В щебень. В распыл. А потом соберем новый мир так, что даже атомная решетка будет другая!

Я поймал себя на том, что стою с ключом в руке перед уже открытой квартирой и проповедую, а Лютовой смотрит с непонятным интересом победителя, что умело спровоцировал, вынудил раскрыться… Я поспешно умолк на полуслове, Лютовой увидел, что я врубился в ситуацию, сказал очень вежливо:

– Но если, по-вашему, не годится национальная основа, то… что?

Я посмотрел по сторонам, немножко нелепо такой разговор вести на лестничной площадке, но в нашей жизни других нелепостей куда больше, предложил:

– А давайте выделим ту сверхценность нашего времени, которую не считали ни сверхценностью, ни вообще ценностью все десятки тысяч лет человеческой истории? Или сотни тысяч. С того момента, как это слезло с дерева, человек знал, что гораздо важнее собственной жизни – жизнь потомства. Нет, это он знал даже раньше, гораздо раньше! Он знал, что важнее жизни – честь рода, клана, тэйпа, полка, сословия. Он отдавал жизнь за многие понятия, ибо жизнь – тьфу, а вот честь, милость павших предков, улыбка богов, место на Полях Большой Охоты… Пришло христианство, разделило человека на плоть и душу, и снова в цене только душа, а тело – тьфу, это ж всего лишь презренная плоть… Но вот настало время, когда отброшено все: честь, душа – все! Осталась только плоть, которой мы дорожим, которую ублажаем. Конечно, в недрах этого чудовищного разврата наверняка назревает нечто жутковатенькое, что разом вернет нас к аскетизму, но… почему бы не постараться успеть воспользоваться этим всеобщим помешательством, культом тела, плотских утех?