Юрий Никитин - Чародей звездолета «Агуди»

Война против России – это первая война, которая целиком и полностью спланирована и многократно проиграна на множестве мощных компьютерных систем. Но еще наш классик сказал в позапрошлом веке: «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить…» Все сценарии базируются на чисто юсовском менталитете: одна сторона демонстрирует другой свою мощь, моментально разбомбив все ПВО, аэродромы и шахты с ракетами, а та страна тут же признает поражение и становится в позу пьющего оленя. Такой вариант, как чеченский, вообще не приходит в голову: культурные европейцы так не поступят, американцы – тем более, так из-за чего же станут воевать русские?.. Увы, эти сволочи в основном правы. Если чеченцы чуть ли не поголовно ведут партизанскую войну, то среди русских не найдешь и одного на тысячу, кто продолжал бы сражаться. Разве что один на сто тысяч?.. Правда, в России пока что сто двадцать миллионов человек…

Сейчас в мире изменилась еще одна очень важная константа. Раньше так называемые национально-освободительные движения всегда были направлены против собственных правительств. По крайней мере, эти правительства находились в этих же странах. Теперь же уникальная ситуация, когда практически во всех странах созревают движения, направленные против освобождения от ига… заокеанского жандарма. И хотя сами правительства этих стран зачастую тесно сотрудничают с заокеанской империей, повязанные либо НАТО, либо тесными торговыми союзами, займами и прочими цепями, то возникающие партии и движения вполне справедливо называют собственное правительство коллаборационистским, сотрудничающим с оккупантами, и отказываются ему подчиняться «по совести и выбору», а подчиняются лишь под угрозой штыков, сами же роют и под колабов, и под заокеанского хозяина.

Рост этих организаций подстегнули сами же США, когда их президент объявил, что отныне США будут преследовать противников везде, вне зависимости от границ, и никакие местные войска не помеха, ибо США даже в одиночку способны поставить весь мир на колени. И еще юсовский президент подписал указ о физическом устранении всех противников США, развязав руки спецслужбам, коммандос, зеленым беретам, особым отрядам диверсантов. Это всколыхнуло гордый Восток, привело в раздражение Индию, Китай, Вьетнам, встревожило ранее беспрекословно поддакивающую Европу. Они рано или поздно закопают США в самую глубокую яму и наплюют на их могилу, однако нас, Россию, это не спасет, до высадки десанта, до запуска крылатых ракет осталось не больше чем сутки…

Утром Геннадий показался мне разговорчивее, чем обычно, а когда лихо вкатил в Кремль и остановил машину у молчаливых охранников возле ступеней, повернулся и посмотрел на меня с глубочайшим сочувствием.

– Не страдай, – сказал я. – Мы получаем то, что заслужили.

– Господин президент, – осмелился сказать он, – вы просто не успели…

– Раньше надо было начинать, – ответил я с тоской.

– Раньше бы вам не дали!

– Все равно надо было, – сказал я.

Работники охраны распахнули дверцу, я вышел и двинулся в последний, как чувствую, путь российского президента по Кремлю. Если здесь хоть что-то уцелеет после бомбардировок, то будет военная комендатура. Но, скорее всего, лишь огромный кратер, как мечтал Гитлер, но сумеет осуществить его мечты, да и свои, другой фашизм: не коричневый, а звездно-полосатый.

В холле охранник вытянулся и взял под козырек, чего никогда не делал. И сколько я шел через анфиладу, все поднимались и отдавали честь. Даже Крамар вытянулся, отдал честь, мужественное лицо пыталось скривиться в гримасу сочувствия, но не сумел этого делать, зрелище было наполовину устрашающее, наполовину комичное.

– Господин президент, – проговорил он хриплым голосом, – надеюсь, в правительстве вас поддержат.

– Размечтался, – ответил я вяло. – У меня там не соратники, а политики. Это две большие разницы.

В зале полно народу, я сразу выхватил вытянувшиеся лица Агутина и Окунева, они поспешили навстречу, в то время как Шандырин и Павлов стыдливо отвернулись, а Башмет вообще отступил и постарался затеряться среди таких же солидных самцов.

Я пожал руки Агутину, Забайкальцу и Окуневу, кивнул на оживленно спорящих возле включенного телевизора Громова и Сигуранцева:

– Что там у них? Чью шкуру делят?

– Пока не вашу, – ответил Карашахин чересчур весело. – В Штатах выбирают президента, но уже есть какие-то неожиданности…

– Не какие-то, – поправил Павлов, – а весьма, скажу вам. Весьма… Из семи штатов, где у Бушмена на прошлых выборах было полное преимущество, он победил только в пяти, да и то с небольшим отрывом. Но в двух победил Готентот. Подсчет голосов еще продолжается, но… я боюсь в это поверить, чаша весов начала склоняться в сторону Готентота.

Мы подошли к дверям кабинета, как обычно, они попытались меня пропустить вперед как президента, я же их старался пропустить как гостеприимный хозяин, возникла небольшая сутолока, а когда протиснулись, Сигуранцев сказал мрачно:

– Нам еще мусульманского фанатика не хватало!.. Если десант высадится уже не бушменовский, а готентотовский, то вместо мягкого правления демократов будет свирепая исламская диктатура. Отпустим бороды, наденем чалмы и будем с тоской вздыхать по так приятно загнивавшему миру демократии…

Я подтолкнул их в спины:

– Ладно-ладно, не отвлекайтесь. На процесс выборов американского президента повлиять никак не можем, так что давайте займемся своими баранами.

Заходили, рассаживались, кресло Новодворского некоторое время пустело, затем Окунев решился и опустил зад в сильно продавленное сиденье, локти на стол, взгляд исподлобья: вот я спас всех вас от неловкости говорить об этом человеке как о предавшем страну, хотя на самом деле он не предавал, а спасал… но вот теперь я, Николай Степанович, первый друг и соратник Новодворского, буду продолжать его дело. И, конечно же, по праву претендовать на кресло президента.

Если тебе оставят это кресло, подумал я невесело. Ведь России уже не будет. Чтобы помириться с Европой, Штаты отдадут ей какие-то кусочки на Западе, Японии отойдет часть Дальнего Востока. Китай ничего не получит, он сам мишень после России…

Я сидел молча, слова не шли. Наконец обвел их тоскующим взглядом, в котором, сам чувствую, одно лишь черное море тоски и безнадежности.

– И это что же? Конец?.. Да не мне, мы все – песчинки в стене великого дворца новой цивилизации, но конец великой… я впервые употребляю это слово!.. великой нации?

Шандырин, Агутин и Башмет молчали, в их глазах затаенное торжество. Слишком много приложили усилий, чтобы свалить меня, а в этом случае личное выходит на первый план. И хрен с ним, общественным стадом всего племени, но лишь бы в нем моя корова не сдохла. Все-таки мы люди, слишком еще люди, что вообще-то свиньи редкостные.