Юрий Никитин - Чародей звездолета «Агуди»

Да что там, мелькнула усталая мысль, я ведь уже почти не президент. Здесь почти заправляет Новодворский, а силы Гусько, основного его конкурента, слабеют с каждым днем. Вчера опрос показал, что его рейтинг упал еще на два процента.

– Заканчивайте треп, – сказал я устало. – Я все еще президент, а вы – правительство, если об этом уже забыли. Надеюсь, у вас наконец-то выработалось определенное мнение и даже появились очень серьезные аргументы. Мне кажется, что давно топчемся на месте, повторяемся, никак не решимся кошку назвать кошкой, однако с другой стороны… только те крупные политические деятели, что собирают бутылки и у пивного ларька решают судьбы мира, могут решать быстро и круто. Мы – нет. У нас ответственности побольше, потому и осторожничаем, тянем, повторяемся, стараемся выловить все ошибки, слишком тяжело приходилось за них расплачиваться в прошлом. Но сегодня мы должны всех выслушать, подытожить мнения и окончательно выбрать наиболее правильную линию в отношении… кобызов. Запнулся я потому, что это проблема не только кобызов. И вообще выбираем, верить ли прекрасным демократическим принципам или же неприятной реальности?.. Продолжать ли строить коммунизм, уже демократический, или же признать, что все люди – свиньи и надо держаться с ними так же, как они с нами?

Убийло ввернул:

– То есть верить зеленой лампе в семафоре или же идущему навстречу локомотиву?

– Совершенно верно, – согласился я. – То есть вступать ли с этим локомотивом в переговоры, попытаться наладить с ним консенсус, компромисс?

Агутин пробурчал:

– Без проблем у нас только с проблемами. Находясь в здравом уме и некоторой памяти, предлагаю вернуться в реальный мир, мы же политики! Если даже наш пьяненький и косорукенький видит, что это два разных мира: один – в котором живем, другой – что на самом деле, то мы уж тем более должны… разве не так? Кобызы живут в реальном мире, бьют нас тоже в реальном.

– А мы мечтатели, – сказал Каганов язвительно. – Зато какие!

– Ничего, – сказал Убийло, – есть и у нас еще порох в пороховницах, ягоды в ягодицах и влага во… гм… Ксюши здесь нет?

– Все равно помалкивай, – предостерег Каганов. – Не видишь, начинается борьба за возрождение России? Значит, начнут сажать. Сперва посадят, потом объяснят за что.

Убийло удивился:

– А зачем? Любого можно посадить, ничего не объясняя. Каждый ведь понимает, что за его делы можно дать не меньше чем лет десять строгой отсидки! А то и усекновение головы с конфискацией.

Они снова зубоскалили, в нынешнем мире, страшащемся решений, зубоскальство или даже остроумие заменяет просто умие. Остроумие подразумевает как бы, что оно – непременная грань великого и острого ума, хотя остроумие зиждется совсем на других принципах, на детских разоблачениях, что мама, оказывается, тоже какает. Остроумие заполонило мир, оно блестит и сверкает, редко кто поймет, что остроумие – признак бессилия и трусливенькое желание отсидеться в норке, ничего не решать, однако при этом можно выглядеть умным и даже чистеньким.

Я помалкивал, давая им возможность блистать и сверкать, как бенгальские огни, я-то знаю, что цель этого совещания – пустить дымовую завесу для иностранных спецслужб. Кто-то уже донес, скорее всего – Новодворский, что у нас появилась смутная тревога насчет активности кобызов, теперь в странах НАТО отдельно отслеживают эту ситуацию, как мы реагируем дальше, как будут развиваться события. И пусть видят, что реагируем привычно по-русски: стыдливо, стараясь ни в коем случае не задеть малые нации, ведь мы – великие, значит, должны всем уступать и все отдавать, вплоть до своих земель. А если кто и начинает бурчать, то на него дружно набрасываются демократы: как не стыдно, а как же благородные принципы, а как же общечеловечность…

Я кашлянул, чувствуя, что пора и мне что-то сказать, а то как-то странно ведет себя президент, вопрос-то очень важный, сказал тягостным голосом:

– Высокая нравственность… высокая нравственность погубит мир. В смысле, нынешнюю цивилизацию.

Новодворский спросил живо:

– Под цивилизацией понимаете только западную?

– Ее, родимую, – ответил я еще тягостнее. – Пока она, придерживаясь высоких принципов, старается пальчик чужому не прищемить, даже гомосека не вешает, вообще стесняется называть его гомосеком, то менее щепетильные цивилизации ставят этих нравственных в любую позу.

– Менее щепетильные – это ислам?

– Не только. Все, кто не стесняется пользоваться ударами в спину и ниже пояса. Мы стесняемся, потому нас и бьют. Высокая нравственность должна включать в себя право и на безнравственность… или хотя бы на безнравственные поступки.

Убийло хохотнул:

– Загнул наш господин президент, без поллитры не разогнешь!

– Да все просто, – возразил Павлов. – Пока угроза невелика, можно смотреть, как на детские шалости. Если слишком серьезно, можно погрозить пальчиком. Даже отшлепать, но не сильно. Но сейчас, когда это уже не ребенок, а подросток с нацеленным в тебя автоматом… как в таком случае?

– Кобызы, – сказал вдруг Убийло очень серьезно, – это не подросток, а здоровенный дядя, что уже достает из-за пазухи огромный нож. Надо стрелять первым, пока успеваем… Что скажете, Дмитрий Дмитриевич?

– Не высокая нравственность погубит мир, – поправил я. – Это я не совсем точно выразился. Высокая спасет, губит преждевременно высокая!.. Нельзя, чтобы одни придерживались высокой, а другие позволяли себе… все.

Агутин отмахнулся:

– Да пусть позволяют. Лишь бы их отстреливали тут же, а не грозили пальчиком.

– Вот-вот, – сказал я. – Давайте попробуем определиться. Что-то я из ваших речей понял только, что бабы в Сандунах толще, чем в Мытищах. Зато в Митищах более обученные… Так, Николай Степанович? Да не стесняйтесь, не краснейте, я не все слышал, только самую малость… В общем, кобызы попробовали воспользоваться прорехами в нашем законодательстве. Так? По этим нелепым законам, подчеркиваю – юридическим! – мы должны отдать всю нашу землю, сами вырыть себе могилы, лечь да еще и постараться засыпаться, чтобы им не утруждаться. Такие вот мы интеллигентные, деликатные, добрые!.. Но, кроме юридических, есть и другие законы. К примеру, закон выживания куда древнее. И выше его ничего нет. Полагаю, что все-таки не станем сами ложиться в могилу, куда нас подталкивают. И не отдадим своих земель, ибо это – залог жизни наших детей! А жизнеспособнее кобызы или русские – проявится в том, как мы решим эту проблему. Именно мы, именно сейчас.

– Стрелять, – сказал Забайкалец. – Но куда, Дмитрий Дмитриевич, стрелять?

– В сердце, – ответил я. – А контрольный – в голову.