Юрий Никитин - Я живу в этом теле

Над ухом раздался мощный голос Вавилова, заставивший меня вздрогнуть:

– Черт, а они в самом деле выигрывают!

Я испуганно оглянулся.

– Что? Ты о чем?

Он ткнул пальцем в противоположную сторону. На столе у Маринки пробовали на ее компе новый TV-тюнер. На экране двигались цветные фигурки, что-то выкрикивали, вздымали кверху руки, подпрыгивали, бросались друг другу на шеи.

– Смотри! – сказал он с раздраженной завистью. – В прошлый раз они разыгрывали в лотерею пять пней и одну иномарку. Я думал, брехня, а они в самом деле вон вручают выигрыш!

Угрюмов пробурчал недоверчиво:

– Думаю, все равно брехня. Подстроили так, что получают свои.

Вавилов поколебался, сказал уже тише:

– Черт их разберет. Но, с другой стороны, деньги ж небольшие! Надо послать им всего червонец, а выиграть можно иномарку! «Мерс» или «бээмвэ»!.. Как ты, Егор? Попробуем поймать удачу за гриву? Или хотя бы за хвост?

Я вздрогнул, медленно выныривая в этот мир и еще не сообразив, отдаться ли разумоносителю, когда он будет отвечать за меня привычно и округло, или же вякнуть что-то самому.

– Что?

– Давай, – повторил он громко, как глухому, – сыграем. В телелотерею! Вдвоем. Больше. Шансов.

– На что?

– На выигрыш, чудило! Там не так уж много ответов. И все выбирают одинаковые. И мы с тобой выберем: ты – один, я – другой. Больше шансов.

Я поморщился, помотал головой.

– Извини, не играю.

Он покачал головой, оглядел меня как безнадежно больного.

– Да, ты совсем сдаешь. Пить уже перестал, курить – тоже! Только с бабами завязать – и можно в гроб.

А Угрюмов пробурчал:

– Пить – вредно, курить – противно, но умирать здоровым – обидно…

Какая, к черту, лотерея, мелькнула у меня обжигающая мысль. От страшной трезвости обдало холодом. На самом деле уже вытянул счастливейший билет, и это просто невероятный случай, что он достался мне. Даже по теории вероятностей. Только один счастливый билетик на триста пятьдесят миллионов! На котором было написано – жизнь. Все остальные – смерть, гибель. Да что там один из трехсот миллионов… Намного, намного больше. Один из многих миллиардов.

Когда-то существо, мой отец, копулируясь с моей матерью, выпустило за раз триста миллионов – как минимум! – на самом деле намного больше, сперматозоидов. Только один сумел внедриться в яйцеклетку, тут же захлопнул все двери и окна, укрепил стенки. Остальные, постучав лбами об отвердевшие стены, погибли. А тот, кому посчастливилось, развивался, рос и в конце концов развился настолько, что начал самостоятельную жизнь. А потом его оторвали от пуповины, он получил имя… Это был я.

Да, мой отец много лет едва ли не каждый день выбрызгивал по триста-пятьсот миллионов носителей жизни, но все погибали. У них не было даже шансов. И лишь только один раз им дали шанс. Я был в том счастливом забеге, где участвовали триста-четыреста миллионов участников. Если бы первым к яйцеклетке добежал другой, то меня бы не было. Никогда.

Так о какой еще лотерее может идти речь? Я уже выиграл такое, что все остальное – дым, пар, одинокий атом во Вселенной… А подумать только, меня могло не быть!.. Не быть! Как это – не быть?

Сначала я представил себе черноту космоса, но там все же плавали странные кольца, пятна, а это уже что-то, затем вообразил себя без рук, без ног, без тела… Труднее всего было вообразить себя без чувств, без мыслей…

И тут судорога черного ужаса подбросила меня со стула. Сердце колотилось как ошалелое, всхлипывало. В груди сипело, как старый насос. Весь организм судорожно доказывал, что он есть, что живет, что не умер. Смерть сама по себе не страшна – страшно то, что это уже навсегда. Холод проник во внутренности, начал подниматься ледяной волной. Я чувствовал себя сосудом, что заполняется черным отчаянием. В голове стучат молоточки, там жар, но никакой жар не остановит эту волну ледяного холода.

Это навсегда, шепнули мои губы. Это уже навсегда… Никогда мне было не быть… Ни кем быть, а вообще быть. Никогда… Я умру, исчезну навсегда….

Как издалека донесся встревоженный голос Угрюмова:

– Егор, что с тобой?

Я просипел:

– Ничо…

– Да на тебе хари нет!

– А где…

– Не знаю. Но хари нет, точно.

Сквозь мрак небытия проступили очертания комнаты. Столы, компы, существа с белыми лицами – все повернуты в мою сторону. Одно встало со словами:

– В самом деле, до чего же здесь душно!

Хлопнуло окно, по моему лицу мазнуло прохладной лапой свежего воздуха. Я сумел опуститься на стул, не промахнувшись, но руки дрожали, во мне жил черный ужас и страх перед состоянием, когда меня не было.

Существо, что открыло форточку, приблизилось к моему столу. Молодая особь, половозрелая самочка. От нее тугими волнами идет запах гормонов.

– Тебе в самом деле дурно?.. Или в ужасе, что отпуск перенесли на декабрь?

– А что, перенесли? – вяло поинтересовался я.

– Конечно! – ответила она сочувствующе. – Вон в коридоре новое расписание повесили!

Я тупо молчал, а за моей спиной голосом Вавилова пробурчало:

– Кому ты веришь? Марине?.. Она всех так прикалывает.

Я был налит черным тяжелым страхом, как сосуд ртутью. Тело вздрагивало, череп трещал, словно ломались черепки на холоде. Чувствуя, что эта чернота вот-вот затопит целиком, я ухватился за первое же, что пришло в голову: начал читать вслух «Евгения Онегина», а когда запнулся после первой главы, перешел на «Облако в штанах», которое знал почти полностью.

Вавилов вытаращил глаза, брови полезли вверх. Когда заговорил, в голосе звучали неподдельное недоумение и даже странная тревога:

– Что с тобой?

– Память проверяю, – ответил я хрипло.

– Зачем?

– Не знаю, – ответил я счастливо, что могу ухватиться еще за какую-то нить, могу общаться, снова вернуться в привычный мир. – Дурак, наверное. Правильнее бы не память, а мышление заново проверить… Интегралы бы пощелкать, дифференциальные уравнения порешать.

Он повторил с еще большим недоумением:

– Зачем?

Я тяжело вздохнул:

– Ты прав. Чувствую, что не поможет. Дифференциалы решу с легкостью. Если не в уме, я и раньше этим не блистал, то на бумаге уж точно. Без всяких компов и логарифмических линеек.

В его глазах тревога проступала все отчетливее. Наконец он спросил напряженным голосом:

– Похоже, тебя это не радует?

– Нет, – честно признался я.

– Ну, старик, ты даешь! Правда, такая жара стоит! Ты просто перегрелся. Или к бабам надо сходить. А то чересчур много энергии сублимируется в голове. А ее надо выпускать, выпускать!.. Природа постаралась, придумала все так, что выпускать очень даже приятственно.

– Да, – сказал я трезво. – Уж она-то постаралась.

– Ладно, старик. Что с тобой? Ты помнишь телефоны всех баб, разве этого мало? Я всех записываю, да и то потом не найду куда записал! Чего тебе еще? Чем ты недоволен?