Филип Дик - Человек, который высмеивал

Доктор сильно разволновался. В его кабинете находился Парсел, человек, которого Мальпарто ожидал. Но не так скоро. Мальпарто открыл своим ключом ящик и достал досье Парсела. Возвращаясь в кабинет, он просмотрел бумаги. Все основные сведения там имелись.

Мальпарто радостно вздохнул.

— Прошу прощения, мистер Парсел. — Он закрыл за собой дверь. Простите, что заставил вас ждать.

Пациент нахмурился.

— Пусть лучше будет Коутс. Или все разговоры о профессиональной тайне — пустая болтовня?

— Хорошо, мистер Коутс. — Мальпарто занял свое место и надел очки. Мистер Коутс, буду с вами откровенен. Я ожидал вас. Ваша энцефалограмма попала ко мне неделю назад. Совершенно уникальный профиль.

Вы меня чрезвычайно заинтересовали. И мне бы очень хотелось заняться вашим, — Мальпарто кашлянул, — вашей проблемой. — Он едва не сказал «случаем».

Мистер Коутс беспокойно пошевелился в удобном, обтянутом кожей кресле. Он закурил сигарету, нахмурился и разгладил складки на брюках.

— Мне нужна помощь. Один из недостатков Морака в том, что никто не получает помощи. Тех, кто в ней нуждается, изгоняют как неполноценных.

Мальпарто кивнул, соглашаясь.

— Итак, — продолжал мистер Коутс, — за мной пришла ваша сестра.

Мальпарто удивился. Гретхен не только вмешалась, но вмешалась весьма умело. Конечно, мистер Коутс явился бы и сам, но она сумела ускорить его приход.

— Вы не знали? — спросил мистер Коутс.

— Да, не знал, — признался Мальпарто. — Но это не имеет особого значения. — Он помолчал. — Мистер Коутс, я бы хотел, чтобы вы рассказали своими словами, в чем ваша проблема.

— У меня проблема с работой.

— А конкретно?

Мистер Коутс пожевал губу.

— Место директора Т-М. Мне предложили его в понедельник.

— Вы в настоящее время руководите независимым информационным агентством? — Мальпарто заглянул в свои бумаги. — Когда вы должны принять решение?

— Послезавтра.

— Очень интересно.

— Вы находите?

— У вас не так много времени. И, как вы считаете, сможете вы решиться?

— Нет.

— Почему?

Пациент замялся.

— Вас беспокоит, не спрятан ли у меня в шкафу "малыш"? — Мальпарто ободряюще улыбнулся. — Здесь единственное место на нашей благословенной Земле, где «малыш» запрещен.

— Да, я слышал.

— Исторический курьез. Жена Майора Штрайтера благоволила к психоанализу. Один последователь Юнга с Пятой Авеню вылечил ее полупарализованную руку. Вы знаете такой тип людей.

Мистер Коутс кивнул.

— Поэтому, — продолжал Мальпарто, — когда появился Комитет и Земля была национализирована, нам позволили продолжать нашу деятельность. И мы, то есть Психиатрический Союз, пережили послевоенное время. Штрайтер, конечно, был благоразумным человеком. Он сознавал необходимость…

— В воскресенье вечером у меня в мозгу что-то замкнулось, — перебил мистер Коутс. — И я повредил статую Майора Штрайтера. Вот почему я не могу занять место директора Т-М.

— А-а, — произнес Мальпарто, глядя на лежавшую перед ним энцефалограмму со странной неразложимой составляющей. Он испытывал такое ощущение, будто висел вниз головой над поверхностью океана и легкие заполнила беспокойная пена. Доктор медленно снял очки и тщательно протер их носовым платком.

За окном кабинета виднелся город, совершенно однообразный, если не считать Башню Морака, образующую центр, вокруг которого располагались концентрические зоны; аккуратные линии пересекались в правильном порядке. "И так по всей планете, — подумал доктор Мальпарто. — Словно шкура гигантского зверя, наполовину зарывшегося в грязь, наполовину скрытого в засохшей глине строгой пуританской морали".

— Вы родились здесь. — Мальпарто располагал подробной информацией о своем пациенте; он перелистнул несколько страниц досье.

— Да, мы все здесь родились.

— Вашу жену вы встретили в колонии. Что вы делали на Бет-четыре?

— Готовил выпуск, — ответил пациент. — Я работал консультантом в Агентстве Уинг-Миллера. Мне хотелось сделать пакет о сельскохозяйственных колониях.

— Вам там понравилось?

— В некотором смысле. Это напоминало первые поселения на Диком Западе. Я помню аккуратный деревянный домик, который построил ее отец. Мы с ним много спорили. Он издавал местную газету. Целыми ночами мы спорили и пили кофе.

— А участвовала ли в ваших спорах… — Мальпарто заглянул в досье, Дженет?

— Обычно нет. Она слушала. Мне кажется, она боялась своего отца. И, возможно, немного меня.

— Вам было тогда двадцать пять?

— Да, — кивнул мистер Коутс. — А Дженет двадцать два.

— Ваш отец умер. А мать еще была жива, не так ли?

— Она умерла в сто одиннадцатом году. Чуть позже.

Мальпарто включил видеомагнитофон.

— Могу я записать нашу беседу?

Его пациент на минуту задумался.

— Можете. Я все равно уже у вас в руках.

— Вы думаете, я, как колдун, овладел вашей душой? Вряд ли. Единственное, что я от вас получил, — это вашу проблему; вы рассказали о ней и тем самым передали ее мне.

Мистер Коутс немного расслабился.

— Спасибо.

— На сознательном уровне вы не знаете, почему повредили статую; мотив скрыт в глубинах подсознательного. По всей вероятности, инцидент со статуей представляет собой часть более длительного процесса, развивающегося в течение многих лет. Мы не сможем понять его по одному эпизоду; необходимо изучить предшествующие обстоятельства.

— Все-таки вы колдун, — заметил пациент.

— Мне бы не хотелось, чтобы вы так обо мне думали. — Доктор с некоторым раздражением воспринял замечание, которое расценил как расхожий стереотип; профаны взирают на специалиста-психоаналитика со смешанным чувством страха и благоговения, как будто Курорт — это храм, а врачи священники. В то время как на самом деле здесь все делается на строгой научной основе, в лучших традициях психоанализа.

— Запомните, мистер Коутс, я смогу вам помочь лишь в том случае, если вы сами будете стремиться получить помощь.

— Сколько это будет стоить?

— Мы изучим ваши доходы. Плата должна соответствовать вашей платежеспособности. — Старая протестантская умеренность стала характерной чертой воспитания в духе Морака. Никаких лишних расходов. От чрезмерно дорогих услуг следовало отказаться.

Голландская Реформатская церковь продолжала жить даже в этом беспокойном еретике… могучая и суровая революция, которая сокрушила Век Расточительства, положила конец "тлену и пороку", но вместе с тем и покою ума — способности просто посидеть и подумать.

Как же это произошло? Сначала был период, когда безделье допускалось. Своего рода золотой век: странная смесь свободы Ренессанса и строгости Реформации. Оба элемента присутствовали и вели борьбу в душе каждого человека. Но в конце концов победа осталась за протестантской моралью…