Роман Глушков - Угол падения

– На кой хрен? – наморщил лоб амбал-тугодум Мухобойка.

– Чтобы ты надел его и испражнялся, не вставая с кресла. – Чико Ностромо врубился в шутку гораздо быстрее того, кому она была адресована. – Говорят, там есть такой специальный вакуумный дерьмоотсасыватель…

– Заткнитесь, болваны! – рыкнул на них Мухобойка. – Вас бы так скрутило, я бы тоже над вами сейчас ржал! Шутники долбаные!

– Нет, а я кроме шуток где-то читал, что для тех, кто вынужден неотлучно в М-эфире торчать, тоже существуют подобные скафандры, – заметил низкорослый кривоногий Франческо Саббиани. Благодаря точному М-дублированию, он не стал в Менталиберте ни на йоту фотогеничнее. – Ну и воняет же, наверное, от тебя, когда ты из такого комбинезона вылезаешь!

– Зато здесь все стерильно, как в операционной! – добавил узкоплечий дылда Альдо. Определить, что они с Франческо – двойняшки, являлось возможным, только взглянув в их паспорта. Приятели не раз высказывали предположение, что у братьев, судя по всему, были разные отцы. Сами Саббиани, в том числе и их мать, которая в молодости имела репутацию отнюдь не святой праведницы, придерживались такого же мнения. – Ни тебе мусора, ни вони, ни пыли. Даже перхоть с головы и та не сыпется! Плюнул на тротуар, не успел моргнуть, а на том месте уже чисто!

– Разве это плохо? – спросил Чико.

– А чего хорошего? – скривил недовольную мину Альдо. – Я с детства привык к запаху горящих помоек. Их вонь у меня в крови сидит, и когда я попадаю в какой-нибудь ублюдочный чистенький квартал, вроде этого Бульвара, у меня, как у наркомана, тоже своя ломка начинается и сразу назад, домой тянет.

– Да ты у нас прямо-таки помоечный романтик! – прыснул Косматый. – Или скорее извращенец. Вот кто, оказывается, у меня под окном постоянно мусорный бак поджигает! А я на малолетнюю шпану грешил.

– Не вижу ничего смешного! – набычился Альдо. – И каждый из вас чувствует то же самое, что я, только боится в этом признаться! Все мы выросли на одной помойке, так что нечего друг перед другом чистоплюев из себя корчить.

– Не кипятись, – попросил уязвленного приятеля Зампа. – Ты прав: на помойке родились, на помойке и подохнем. Только любить ее из-за этого лично мне, уж извини, совершенно не хочется… Эй, босс, долго еще будем по Бульвару раскатывать? Может, лучше заедем в бордель да пока разомнемся как следует?

– И этот мудак меня еще извращенцем обозвал! – оживился дылда Саббиани. – А самого аж трясет от желания потрахаться с чужой галлюцинацией!

– Зато какие сиськи у этих галлюцинаций! – мечтательно облизнулся Джулиано. – Скажи еще, что ты не заметил то заведение под вывеской «Островок страсти», мимо которого мы проезжали три минуты назад! Как вообще можно его просмотреть?.. Э-э-э, да ну тебя, зануду!.. Так что скажешь, босс? Заедем или нет?

Доминик, не принимающий участия в болтовне приятелей, взглянул на хронометр своего лок-радара (этими штуковинами креатор Щеголя в обязательном порядке снабдил перед отправкой в Менталиберт всю компанию Тремито) и отрицательно помотал головой. Аглиотти ожидал сигнала от Демиурга, которому было поручено организовать в баре «Старый маразматик» общее собрание «Дэс клаба». Финальное собрание перед окончательным расформированием этой пресловутой группировки, что стояла комом в горле не только у Южного Трезубца, но и у многих других пользователей М-эфирного пространства.

Ньюмен попросил дать ему на поиски и сбор одноклубников сутки. Тремито урезал этот срок вполовину. У всех членов «Дэс клаба» имелись лок-радары, объединенные в закрытую корпоративную сеть. Разыскать по ним в Менталиберте девятнадцать «мертвецов» не составляло особого труда. В каком бы недоступном квадрате ни находился либерианец, с ним всегда можно связаться по радарному коммуникатору. Добраться до Бульвара являлось также вопросом нескольких минут. Пользователю следовало лишь активировать на лок-радаре алгоритм выхода из соответствующего квадрата. Поэтому даже двенадцать часов, отведенных Демиургу на сбор одноклубников, выглядели слишком щедрой поблажкой со стороны сицилийцев.

Аглиотти тоже ощущал себя в ментальном пространстве не шибко уютно, но уже знал, что пройдет несколько часов, и он полностью акклиматизируется в этом стерильном мире. Уж по отсутствию здесь помоек Тремито точно не сокрушался. Второе, что ему понравилось в Менталиберте, это то, что он мог разгуливать по нему, не таясь и не опасаясь ареста. Даже возникни у квадрокопов претензии к Доминику (а вскоре так оно наверняка и случится), они никогда не доказали бы, что под М-дублем Мичиганского Флибустьера скрывается настоящий Аглиотти. Любой тайный поклонник кровожадного сицилийского палача мог создать в редакторе дублей ментального двойника своего кумира, успевшего не однажды засветиться перед телекамерами во время своего ареста и суда. Ну а определить точное местонахождение владельца подключенного к М-эфиру подозрительного дубля – по аналогии с тем, как полиция пеленговала видеосеты абонентов мобильной связи, – было невозможно чисто технологически. Этому препятствовала сама природа ментального поля, не позволяющая создать такие пеленгаторы.

При поддержке друзей де Карнерри из администрации Менталиберта компания головорезов вошла в ментальное пространство по фиктивным регистрационным данным, без предоставления подлинных документов. В реальности шестеро приятелей и опекающий их доверенный креатор Трезубца, пожилой голландец Клод Гомар, скрывались в подвале одной из чикагских фабрик, что принадлежала семье Сальвини. Оперативно оборудованная Марко Бискотти трансляционная студия была, конечно, не чета той, которой еще не так давно располагал институт Эберта. Главным достоинством студии Гомара являлась не техническая база, а почти полная автономность от окружающего мира. Беглый Мичиганский Флибустьер мог без отрыва заниматься порученной ему работой в М-эфирном пространстве, не маяча на людях и отвлекаясь лишь на самые необходимые нужды. Для этого имелись все необходимые условия, а пища доставлялась затворникам дважды в день специальной группой снабжения. Она же отвечала за выполнение иных просьб, что могли возникнуть у команды Тремито по ходу работы, и следила за округой на предмет подозрительной активности полиции.

В реальности Доминик был фактически заточен в четырех бетонных стенах, однако в Менталиберте он натурально не мог надышаться обрушившейся на него свободой. Он даже не представлял, насколько отвык от этого безмятежного состояния, когда можно открыто пройтись по улице, посидеть в кафе, спросить о чем-нибудь любого встречного прохожего, глядя ему в глаза, а не отворачивая в сторону слишком приметное лицо. Да и вообще, было ли оно здесь приметным? По Бульвару расхаживала воистину интернациональная публика, и сейчас шансы Тремито оказаться узнанным были на порядок ниже, чем на улицах родного Чикаго. Всего за пять минут неторопливой прогулки Доминик успел столкнуться нос к носу с Гитлером, Наполеоном, Чарльзом Мэнсоном, парочкой бывших американских президентов (М-дубль нынешнего был запрещен к тиражированию из этических соображений) и полутора десятком кинозвезд. Можно ли в таком окружении привлечь к себе чье-нибудь внимание, а тем более вызвать панику?