Дивов Игоревич - Оружие Возмездия

Из сортира донесся визг.

Визжал майор Сиротин.

— Что это, что это?! — кричал он фальцетом, нависая над раковиной.

Про раковину я забыл, честно говоря, Просто забыл. А она была основательно уделана краской всех цветов радуги.

Раковину две недели как изгваздал Витя, когда делал наглядную агитацию. Потом Витя поссорился с замполитом, послал его на косой крестик и убыл из штаба, демонстративно отказавшись убирать за собой.

Офицеры посмеялись — Витю все любили, а замполита никто, — и солдату Михайлову за эту неуставную выходку ничего не было. А раковина осталась, и никто ее отчистить даже не пытался.

— Безобразие! — кричал Сиротин. — Какая грязь! Почему не убрали за собой? Я не могу принять вашу работу, если вы оставляете за собой такой бардак! Не вижу службы войск, не вижу совершенно!

— Товарищ майор! — у Олега Большого вдруг прорезался командный бас. — Эта раковина была в таком виде еще месяц назад. Да она всегда такая была!

— Никогда!!!

— Две недели, — подсказал я очень спокойным тоном, заходя в туалет. — Две недели назад ее испачкали. И вы, товарищ майор, прекрасно знаете это.

— Я ничего не знаю! — заорал Сиротин. — Я не принимаю вашу работу! Всё!!! Идите отсюда! И несите службу!

Я стоял у Сиротина за спиной, а кричал он на Олега Большого, нависавшего над майором с фронта. И тут я увидел, как страшно у Большого дрожат губы. Мелко и страшно.

Он, похоже, на полном серьезе боролся с желанием треснуть Сиротина по фуражке. А колотушка у Большого была что надо. Майор бы провалился в туалет к ракетчикам. Жуя фуражку на лету.

То-то смеху было бы.

— Я ничего не знаю! Раковина была чистой! Работа не принимается, не принимается, ясно вам?!

— Това-арищ ма-ай-ор-р!!!

— Стой, раз-два! — скомандовал я голосом, которым прапорщик из анекдота останавливал поезд: вроде негромко, а слышно. Ввинтился между Сиротиным и Большим. Поймать взгляд майора мне не удалось — его глазки так и бегали. Ну да ладно. Я ж не гипнотизер.

— Товарищ майор, раковина будет приведена в надлежащий вид. Мы займемся этим немедленно и по исполнении доложим вам.

Сиротин опешил — так я был спокоен. От изумления он даже посмотрел мне в глаза.

А что мне еще оставалось?

— Товарищ майор… когда мы отчистим раковину… вы сочтете нашу работу в штабе… выполненной?

Не знаю, что в тот момент случилось. Я говорил очень низким голосом и давил, конечно, изо всех сил — руки уперты в бока, голова едва заметно раскачивается, — но истерика у Сиротина еще не могла пройти. Он не должен был подчиниться мне. Да я и не пытался сломить его волю. Я просто демонстрировал угрозу такого уровня, с которой нельзя не считаться.

— Товарищ майор. Мы отчистим раковину. Доложим вам об исполнении. Тогда вы примете нашу работу?

Он должен был ответить: "Посмотрим". Или: "Кому вы ставите условия, товарищ сержант?!". Или еще что-то в этом роде.

— Да! — пискнул Сиротин и пулей вылетел из туалета.

За спиной у меня тяжело дышал Большой.

Я крепко обнял его, отвел в угол и прислонил к стене. Рядом с Маленьким, который уже стоял там, чуть не плача. Большой тоже был на грани, его всего колотило, вот-вот слезы потекут.

— Спокойно. Теперь спокойно, товарищи Олеги. Теперь глядите, что я буду делать.

Я достал из кармана нож. Раскрыл его, встал к раковине и начал соскребать с нее краску. Не спеша.

— Я буду делать это очень долго. Очень медленно. Очень тщательно.

— Как… Как ты это вынесешь… — еле слышно произнес Большой.

— Я ничего не вынесу. Я просто буду очень спокойно чистить раковину. И вас к ней не подпущу. Сам буду чистить. Очень долго и очень спокойно. А где-то за час до обеда я зайду к этому… Товарищу майору. И скажу, что все готово. И поглядим. А вы пока отдыхайте. Можете даже уйти в казарму. Наверное так будет лучше. Хотя я не настаиваю.

Большой повернулся носом в угол. Маленький глядел на меня со смесью восхищения и ужаса.

А я чистил раковину. Потом я закурил и продолжал скрести раковину ножом, жуя сигарету. Краска понемногу отставала. Я думал, разумно ли заходить к Сиротину именно в названное мной время. Но таков был первый импульс, и я доверился ему. Ведь говоря с майором, я тоже действовал инстинктивно. Глядишь, сработает.

Я постучался к Сиротину за час до обеда.

— Товарищ майор, разрешите доложить, раковина отчищена.

— Чисто? — спросил майор, не глядя на меня.

— Как новая.

Сиротин молчал, перебирая бумаги на столе.

— Можете пойти оценить качество.

Сиротин молчал.

— Мы закончили работу по покраске штаба, товарищ майор.

Сиротин пожевал губу и процедил:

— Да.

— Вы принимаете нашу работу?

— Да.

— Каковы наши дальнейшие действия, товарищ майор?

Сиротин поглядел в окно. Опять пошевелил бумагами. Потом обернулся ко мне и, старательно избегая взгляда в глаза, сказал:

— Сдайте мне военные билеты и приходите сразу после обеда. Форма одежды парадная.

Я достал из кармана три военных билета и положил их на стол.

— Разрешите идти, товарищ майор?

— Да.

Я ушел.

Олеги ждали меня, сидя на лестнице. Я мог бы над ними подшутить, но в такой ситуации это сделала бы только последняя сволочь. И плевать, что они черпаки, а Олег Старший прослужил день-в-день двадцать один месяц. Пахали-то на равных.

Я тяжело облокотился о перила, чувствуя, как отпускает, отпускает, отпускает напряжение…

— Идите гладить "парадки", молодые люди. Мы отыграли наш дембельский аккорд. Кончилась музыка. Кто хочет танцевать от радости — пляшите так.

Не стали они плясать.

Да я и не ждал.

Новый дизайн штаба произвел сильнейшее впечатление на управление бригады. Некоторые сомневались поначалу, что это круто, но когда привыкли, стали даже хвастаться нашим штабом перед ракетчиками.

Но при первом же серьезном перепаде температуры сразу треснул потолок. Сразу и весь.

А стены начали пачкаться и осыпаться.

Шнейдер позвонил мне в Москву и сказал: Олежка, ты отмщен, я накапал Петровскому, а тот шепнул начальнику штаба про эту историю с краской. А НШ как раз изгваздал мундир об стену. На ближайшем совещании он поставил Сиротина смирно и при всем честном народе орал на него так, что звенели стекла.

А крестик, спросил я, косой крестик?

На месте, сказал Шнейдер, куда он денется, как же без него.

Это очень трогательно, сказал я. Слушай, Гена, только не бери дембельский аккорд. А то потом будет стыдно. Мне вот стыдно, что я сделал плохую работу, пусть и не по своей вине.

Наплюй, сказал Шнейдер, тебя никто не ругает, все считают, что ты натянул Сиротина по самые гланды, и очень радуются. Пока не испачкают мундир об стену — тут о тебе говорят пару слов. Но дело того стоило, уверяю.