Алексей Калугин - Геноцид

Ничего не говоря в ответ, Упаннишшур наклонился, оперся левой рукой в пол, еще сильнее подался вперед, медленно вытянул правую руку, зацепил указательным пальцем струну, потянул и отпустил. Струна тренькнула и зазвучала на высокой, почти что звенящей ноте. Отциваннур начал двигать вверх-вниз пальцем, на котором была закреплена струна, и звук стал меняться. Удивленно приоткрыв рот, Упаннишшур вслушивался в странные, ни на что не похожие звуки, которые то дрожали, точно мелкая рябь на воде, то поплыли, как волны, одна за другой накатывающиеся на край плота.

Звуки от струны, что тронул Упаннишшур, еще не затихли, а Отциваннур уже дернул две другие струны, одну легонько, другую – сильнее, резче. Звуки накладывались один на другой, не подавляя, а дополняя друг друга. И вдруг начало казаться, что они наполняют собой все пространство, что ты не просто слышишь их, но и видишь, как они переливаются разноцветными красками, воспринимаешь всей поверхностью своего тела то как нежное касание, то как острое покалывание, и даже, если захочешь, можешь попробовать их на вкус, лизнув языком.

Упаннишшур не понимал, что с ним происходит. Он закрыл глаза, а перед его мысленным взором проплывали картины, которые он никогда не видел. Это были отдельные образы и пейзажи, люди и животные. Картины медленно сменяли одна другую, Упаннишшур видел их совершенно отчетливо, но знал, что, как только умолкнут звуки, порожденные ими образы растворятся в пустоте и он их больше никогда не вспомнит. Более того, у него даже не возникнет желания попытаться воскресить их в памяти. Он и сейчас хотел, чтобы они скорее исчезли. Чтобы струны перестали звучать. Чтобы…

Чтобы…

Чтобы…

Чтобы…

Чтобы все это продолжалось вечно.

Тишина.

Упаннишшур открыл глаза.

Отциваннур опустил руку и зажал струны в кулак.

Упаннишшур оттолкнулся рукой от пола, откинулся назад и сел.

– Ну, что скажешь?

– Налей хмеля.

Отциваннур пододвинул гостю чайник с остывшим отваром и пустую чашку.

Упаннишшур сам налил себе хмеля, залпом выпил полную чашку и тут же снова наполнил.

– Как-то раз, прогуливаясь по острову, – медленно начал Упаннишшур, глядя на дно чашки, – я задумался над тем, что представляет собой наше общество? Почему оно такое, как есть, а не иное?

– Серьезный вопрос, – наклонил голову Отциваннур.

– И знаешь, к какому выводу я пришел? – быстро глянул на него Упаннишшур.

Отциваннур задумчиво почесал пятку.

– Все зависит от того, с чего ты вдруг над этим задумался.

– Да ни с чего! – развел руками, как будто что-то потерял, Упаннишшур. – Я просто гулял и вдруг подумал…

– Так не бывает, – перебил, не дослушав, Отциваннур. – Ни один вопрос не приходит в голову просто так. У всего есть своя причина. Та или иная.

– Хорошо, не будем спорить, – болезненно поморщился Упаннишшур. – Я просто сразу скажу то, что хотел. Квадратный остров представляет собой конечную стадию развития человеческого общества.

Упаннишшур сделал глоток из чашки.

– Я несколько иначе представлял себе предсмертную агонию, – Отциваннур озадаченно прикусил губу.

– Не болтай! – взмахнув рукой, в которой держал чашку, Упаннишшур расплескал хмель. – Ты прекрасно понял, что я говорю о высшей форме развития общества. И, может быть, не только человеческого.

– Думаю, плоскоглазые с тобой не согласятся, – усмехнулся Отциваннур.

– Плоскоглазые примитивны.

– Они добывают уголь.

– Потому что могут подолгу находится под водой.

– Мы многому у них научились.

– Например?

– Любые плетеные изделия из тростника и сухих водорослей. Выделка рыбьей кожи…

– При чем тут плоскоглазые? – недоуменно вскинул брови Упаннишшур. – Все это мы и сами умели.

– Умели?

– Конечно.

– Даже плоты, на которых мы живем, сделаны не нами. И мы не знаем, кто их нам подарил, – Отциваннур постучал кулаком по пластиковому полу. – Ни у нас, ни у плоскоглазых нет такого материала.

– Так я ж про то тебе и толкую! – радостно хлопнул в ладоши Упаннишшур. – Плоты – это наследие былых времен! Сейчас мы находимся у края времени. Это не значит, что мир завершает очередной цикл своего существования и движется к гибели. Просто время перестало играть для нас решающую роль. Наша история закончилась. Мы уже совершили все, что могли, открыли все, что было нужно, мы покорили весь мир и наконец поняли, что ничего этого нам не надо…

– Прости, – поднял руку Отциваннур. – «Мы» – это кто?

– Мы – это люди!

– А… И что же?

– Теперь мы просто живем, – подвел итог своей речи Упаннишшур.

– Вот так – просто? – Отциваннур раскинул руки и посмотрел по сторонам. – Что значит «просто»?

– Просто – значит без проблем. И знаешь, почему у нас нет проблем?

– Почему? – с искреннем интересом спросил Отциваннур.

– Потому что мы сами их себе не создаем. И нет никого, кто бы мог их нам создать. Мы живем в идеальном мире, где ничего не происходит. И в идеальном обществе, в котором полностью удовлетворены все потребности человека.

– Может быть, все дело в том, что потребности слишком низкие?

– Чего лично тебе не хватает? – Упаннишшур протянул руку, как будто в ней находилось именно то, о чем сейчас должен был попросить его Отци.

– Я не хочу обсуждать эту тему, – качнул головой Отциваннур.

– Потому что нечего сказать, – чувствуя победу, снисходительно улыбнулся Упаннишшур.

– Я не хочу это обсуждать, – настойчиво повторил Отциваннур.

– Хорошо. – Упаннишшур сделал резкий жест руками, от груди в стороны, как будто что-то отталкивая. – Оставим.

– К чему ты вообще завел этот разговор? – Отциваннур пожал плечами. – Пришел, чтобы на звучалку посмотреть, и вдруг начал убеждать меня в том, что мы живем в наипрекраснейшем из всех возможных миров, – снова недоуменное пожатие плеч. – Дальше-то что?

– Ты куда-то торопишься?

– Меня дети на улице ждут.

– А ты знаешь, что их родители не одобряют твое общение ними?

– Родители всегда найдут повод поругаться на детей.

– Повод, несомненно, найдется. Но причина в том, что родители хотят, чтобы их дети были счастливыми.

– Дети счастливы, когда заняты тем, что им нравится, что им интересно. Ты этого не замечал?

– Ты опять уходишь от ответа.

– Разве?

Упаннишшур задумчиво постучал ногтями по полу. Из-за того, что он никак не мог решиться сказать Отциваннуру то, что должен, разговор приобретал неопределенный характер. Они говорили в общем, в то время как нужно было говорить о деле. И, что обидно, Отциваннур ведь отлично понимал, в какую сторону клонит Упаннишшур, но не желал ему помочь. Не желал – и все тут! А Упаннишшур, действительно, чувствовал не раздражение, – он вообще редко раздражался, – не злость, – на кого было злиться, кроме как на себя самого, – а самую настоящую обиду. Ну почему именно он должен говорить Отци то, что мог сказать ему каждый?