Алексей Калугин - Снежная слепота

Двигаясь в направлении Кикула и Харпа, Гошель вел кончиками пальцев по плотной полимерной пленке, из которой была сделана перегородка, разделяющая комнату надвое.

– Снежная слепота, – ответил на удивленный взгляд Харпа Кикул. – Он на расстоянии вытянутой руки ничего не видит. То же самое и у его женщины. Поэтому-то они и не работают на золотом руднике вместе с другими.

– Как же он шьет? – тихо спросил Харп.

– А кто его знает, – безразлично пожал плечами Кикул. – Говорят, у тех, кто плохо видит, очень чувствительные пальцы.

Тем временем Вайсана уже успела накрыть на стол: холодная каша из закваски, пара отварных яиц, лепешки и пластиковая фляга с крепкой настойкой перебродившей закваски на синем мху.

– Прошу к столу! – хозяйским жестом пригласил Харпа Кикул.

Лицо его уже сияло радостной улыбкой предвкушения: он даже и не думал, что задание, порученное ему хранителем храмовых врат, может оказаться не только необременительным, но даже приятным.

Взяв Гошеля под локоть, Харп помог ему добраться до стола и сесть на табурет.

Быстро сориентировавшись в обстановке, Кикул жестом велел хозяйке поставить на стол еще одну миску и кружку. Кикул не был снобом, и если гость хранителя храмовых врат желал, чтобы трехпалый Гошель сидел за столом вместе с ними, то и он ничего против этого не имел.

– Как ты потерял зрение? – спросил Харп у Гошеля.

– Случайность. Глупая случайность, – ответил Гошель, проведя кончиками пальцев по краю стола. Голос у него был тихий, ровный и тусклый, лишенный какой-либо эмоциональной окраски. Казалось, он говорил не о себе, а читал заранее заученный текст, который написал для него кто-то другой. – Необратимые последствия снежной слепоты.

– Нужно быть полным идиотом, чтобы в ясный солнечный день отправиться на прогулку без солнцезащитных очков, – усмехнувшись, прокомментировал слова Гошеля Кикул.

Глянув на Харпа, он смущенно кашлянул в кулак, давая понять, что пора бы на время отвлечься от полуслепого портного и заняться тем, что стояло на столе.

Харп намека не понял, и Кикулу пришлось взять инициативу на себя.

– Ну, пора и делом заняться! – объявил он.

Взяв со стола флягу с крепкой настойкой, он свинтил пробку и понюхал содержимое. Удовлетворенно хмыкнув, Кикул поднес флягу к кружке Харпа.

По запаху догадавшись, что за питье находилось там, Харп быстро прикрыл кружку ладонью.

– Мне не наливай!

Кикул растерянно хлопнул глазами. Сам-то он был не прочь выпить, однако поскольку был не один, а гость пить отказывался…

Заметив сомнение и тоску во взгляде своего соглядатая, Харп сделал приглашающий жест рукой.

– Не стесняйся, Кикул, наливай себе. И Гошелю плесни, если он пожелает. А мне, – обратился Харп к Вайсане, стоявшей возле теплогенератора со сложенными на животе руками, – если можно, отвара из камнелипки.

Женщина быстро кивнула и поставила на крышку теплогенератора ковшик с водой.

Кикулу было известно о запрете, наложенном хранителем храмовых врат на потребление крепкой настойки простыми гражданами, но он решил, что если гость Старпола дал свое разрешение, то этого вполне достаточно для того, чтобы поступиться правилами. А если что не так, пусть Харп сам и отвечает за это перед хранителем. Старпол ясно сказал: не отказывать гостям ни в чем.

Гошель от предложенной выпивки отказываться не стал. Взяв обеими руками кружку, наполовину наполненную крепкой настойкой, он осторожно поднес ее к губам и сделал два небольших глотка.

– Пей, трехпалый, пей, – усмехнулся Кикул. – Только имей в виду, что выпивка зрения тебе не вернет.

Сказав это, он поднял свою наполненную до краев кружку и, провозгласив традиционный тост:

– Во славу Сущего! – залпом осушил ее.

Довольно крякнув, Кикул провел по губам тыльной стороной ладони, положил себе в миску холодной каши, взял в руку лепешку и принялся за еду.

Помня наказ хранителя храмовых врат, он краем уха прислушивался к тому, о чем говорили Харп с Гошелем, но, по большому счету, это его мало интересовало. В отличие от фляги, в которой еще оставалась крепкая настойка.

– Он считает меня слепцом. – Гошель сделал еще один маленький глоток из кружки и горько усмехнулся. – На самом деле мы все поражены снежной слепотой. Все до единого. Хотя догадываются об этом лишь немногие.

– Что ты имеешь в виду? – озадаченно сдвинул брови Харп.

– Все. Все до единого, – снова повторил, глядя куда-то в пустоту, Гошель. – Почему, спрашиваешь ты?..

Харп ни о чем не спрашивал, но утвердительно наклонил голову, забыв, что почти слепой человек не мог этого видеть. Однако Гошель продолжал разговаривать сам с собой, не обращая внимания на то, слушает его кто-нибудь или нет:

– Потому что никто из нас не желает видеть очевидного: все мы давно уже мертвы. То, что представляется нам жизнью, на самом деле не что иное, как ее обратная сторона. То есть смерть. Мы не хотим называть вещи своими именами, потому что страшно осознать вдруг, что ты мертв. И еще труднее поверить в это. Конечно, ведь, будучи живыми, мы привыкли думать, что смерть есть не что иное, как полное небытие, то есть отсутствие чего бы то ни было. А здесь мы имеем возможность видеть, слышать, осязать, испытывать вкусовые ощущения. Казалось бы, чем не жизнь? Но в том и заключается великий обман смерти, что она выдает себя за подобие жизни. Разница лишь в том, что здесь мы навечно прикованы к одному и тому же месту, поскольку возможность передвижения в пространстве весьма ограничена теми условиями, что предлагаются нам как исходная данность. Мы лишены возможности передвижения в пространстве, а следовательно, лишены и свободы выбора.

– Но я пришел сюда из-за гор, – попытался возразить своему собеседнику Харп.

Его заявление оставило Гошеля абсолютно равнодушным.

– Ну и что? – устало и безразлично пожал плечами портной. – Не думаю, чтобы увиденное здесь сильно отличалось от тех мест, где ты жил прежде: тот же снег, те же стандартные постройки с теплогенераторами внутри, те же одинаковые дохи. А если так, то какой смысл в твоем путешествии? По сути, это лишь иллюзия передвижения в пространстве.

– Однако в этом мире люди тоже умирают.

Харп с благодарностью кивнул Вайсане, которая наполнила его кружку горячим ароматным отваром.

– В этом мире даже смерть иллюзорна, – ответил Гошель. – Потому что тело умершего не разлагается, а застывает, превращаясь в частицу окружающего пространства. Я бы сказал, что это не смерть в том смысле, которое придают этому слову живые, а всего лишь переход на новую стадию смерти. На первой стадии смерти наше передвижение в пространстве ограничено, а на второй наши тела становятся абсолютно неподвижными.