Александр Громов - Завтра наступит вечность

Мысль была скверная, и я ее выгнал. Все равно от нас ничего не зависит. Мы можем только выжить по примеру того бедуина, больше ничего. Но уж этим мы будем заниматься всерьез!

Пока я сидел просто так, а Стерляжий сидел орал на меня, Надя с Аскольдом вытоптали и выщипали траву шагов на пять вокруг нас. От змей. Правда, ни одной змеи нам до сих пор не встретилось, но, может, мы плохо смотрели. Может, тут водятся ядовитые пауки. Так что Стерляжий, выпустив в меня последний заряд, предосторожность одобрил, и я тоже, только молча. Если опасная фауна не кишит, это еще не значит, что ее нет вообще. Допустим, оказавшись внезапно нагишом в Арктике, ты имеешь куда больший шанс примерзнуть задницей к торосу, нежели угодить на обед к белому медведю, – а только карабин все равно не помешает. И круговой обзор тоже.

Пока я обдумывал все эти мысли и представлял себя восседающим то на бархане, то на торосе, вокруг меня, оказывается, развернулся диспут. От нечего делать я стал прислушиваться.

– Такого не бывает, – говорил Аскольд. – Идентичности биоты не может быть из самых общих соображений. Никогда. Даже при полной идентичности условий существования. Лично я думаю, что мы попали на Землю, только прошлую. Перенеслись не в пространстве, а во времени.

Мы обалдели. Потом я криво ухмыльнулся и вопросил:

– В мезозой, что ли?

– Дался публике этот мезозой, – поморщился Аскольд. – Нет, я уверен, что мы скакнули не так далеко – в плейстоцен, наверное. В самом крайнем случае в поздний плиоцен.

Хотел я ему сказать, чтобы он не выражался, а то в ухо получит, но Надя упредила:

– Это сколько же миллионов лет? – а у самой глаза круглые-круглые.

– Не больше трех-четырех. Сущая ерунда.

Я закашлялся, как будто вдохнул мошку, чего не могло быть из-за дыхательной маски. Кому как, а мне что четыре миллиона лет, что четыреста – без разницы. До нашего родного времени все равно не дожить.

– В плиоцене по Земле бродили уже более-менее привычные нам звери, – пояснил Аскольд. – Как-нибудь перебьемся.

– Надеюсь, – прогудел Стерляжий. – Я только никак в толк не возьму: почему ты решил, что мы на Земле?

Знаете, как альбиносы краснеют? Они и так нежно-розовые, а как кровь им в лицо пойдет, так начинают еще больше розоветь. Розовеют, розовеют, а вот красными отчего-то не делаются, не говоря уже о багровых тонах. Багроветь – тут Стерляжий специалист.

Наверное, Аскольд решил, что начальство чего-то не поняло. Он пустился объяснять вторично.

– Ночью увидим, Земля или не Земля, – прервал я его, – если небо тучами не затянет.

– Рисунок созвездий? За четыре миллиона лет…

– Луна, – сказал я, и Аскольд завял. – А еще вот что…

Я вынул компас. Стрелка болталась, как хотела, не оказывая предпочтения ни одной из сторон света. У планеты не было магнитного поля.

Часов через шесть, когда солнце уже клонилось к закату, я с наслаждением содрал с себя дыхательную маску и вдохнул полной грудью. Воздух оказался вполне приемлемым. Пахло горячей степью, пряными травами. Мне очень хотелось пить, и остальным, думаю, тоже.

– Надень сейчас же! – вскинулся Стерляжий.

– Поздно, – возразил я, – и смысла нет. Фильтр в этом наморднике не вечный. А пить-есть ты как будешь? Так что считай меня подопытным кроликом и наблюдай: помру – не помру…

Он поворчал и заткнулся. Спустя два часа я не помер, не начал хрипеть, не покрылся черной сыпью с ног до головы, и Надя последовала моему примеру. Я дал ей напиться воды и напился сам – теперь не видел смысла терпеть жажду. Аскольд буравил меня ненавидящим взглядом. Он продержался до полуночи, а вскоре после него сдался, сорвав намордник, Стерляжий – черт с вами, помирать так помирать – и надолго присосался к фляге, булькая и отдуваясь.

Луна у этой планеты и вправду была – маленькая рыжеватая горошина раза в три меньше нормальной Луны, притом начисто лишенная темных пятен лунных морей. Рисунок созвездий… да что говорить о рисунке, когда луна чужая, подмененная. Да еще ржавая, как днище старого ведра!

– Не Земля, – сказала со вздохом Надя.

Я нащупал ее руку – она с силой сжала мою ладонь.

– Ничего, – сказал я. – Радоваться надо, что не Земля. Из этого пли… плейс… когда еще выберешься. С чужой планеты смыться – оно как-то полегче, привычнее…

До утра мы дежурили по очереди – трое спят на голой земле, прижавшись друг к другу, четвертый стоит и поворачивается, как локатор, обозревая котловину в единственный прибор ночного видения. От маленькой луны света почти не было – чепуха, а не свет, вытянутой руки не видно. Мне выпало дежурить третьим, перед Надей, но я не стал ее будить. Пусть поспит.

Дров решили не добывать и костер не жечь. Аскольд посоветовал на первых порах быть как можно незаметнее, и Стерляжий с ним согласился. Я не стал спорить и пожалел о том: ночка выдалась нежаркая.

В траве что-то шуршало, причем в нескольких местах разом. Пошуршит, замолкнет, снова пошуршит. Тихонько стрекотали насекомые, на них я не обращал внимания, а шуршало что-то мелкое, поэтому я не особенно беспокоился. Мыши, наверное. Или крысы. Может, и змеи, но это были осторожные змеи, в вытоптанный круг они не заползали, питонов-людоедов и плюющих кобр поблизости не околачивалось. Крупных четвероногих тоже. Кусалось комарье, то ли земное, то ли очень похожее. Несколько раз из-за ручья кто-то печально прокричал – наверное, птица.

Жаль, что Аскольд не настоящий биолог, а всего лишь спец по общению со зверьем. Знаю я таких спецов… Умеет отличить мангуста от лангуста – вот и эксперт по фауне. Заявит с умным видом, что данных для окончательного вывода недостаточно, и считает, что уже отработал свое жалованье плюс премиальные. Настоящий биолог уже давно определил бы, какие местные организмы тождественны земным, пусть и вымершим, а какие нет. Может, нас в самом деле ненароком занесло в этот самый пли… плейст?..

Чушь какая.

Рассвет наступил обыкновенно, очень тихо. Ржавый шарик луны сразу побледнел и упал за сопки. В низине у ручья присело слоистое облачко тумана. Комарье исчезло, а стрекочущие насекомые, умаявшись, заткнулись. Было бы очень тихо, если бы Стерляжий не храпел, как мощный трактор, а Аскольд не бормотал во сне что-то неразборчивое. Верно заметил Маугли: люди все время делают что-нибудь ртом.

Когда край солнца показался над склоном сопки, я коснулся Надиного плеча.

– Пора? – По-моему, она вскочила на секунду раньше, чем проснулась. Ее шатнуло, затем она заморгала и заозиралась. – Ложись. Э, а почему светло?

– Потому что утро, – объяснил я.

– Так ты что, за меня отдежурил?

Я кивнул, и Надя задала мне взбучку. Она, мол, не кисейная барышня и не тепличный цветок, а потому не нуждается в поблажках, ну и далее в том же духе.