Александр Громов - Год лемминга

– Смерть наступила сразу? – спросил Малахов.

– Осколок пробил голову, – уточнил Штейн.

– Голова состоит не только из мозга, – хмуро сказал Малахов, – это я вам как врач говорю. Значит, версия убийства не проходит окончательно?

– Скорее всего нет. Все-таки спецмашина от Конторы, знаете ли. Убийцам пришлось бы не только создать программу инициализации запрещенного режима работы газового редуктора, но и суметь обмануть папиллярный и ДНК-анализаторы, что близко к невозможному. Думаю, это отпадает. Зачем такие сложности, Михаил Николаевич? Убрать человека можно проще.

– А версия несчастного случая?

Штейн категорически помотал головой:

– Эксперты исключают. Автомобиль находился в полной исправности, следов внешнего воздействия никаких – да и откуда им взяться, Михаил Николаевич? Еще СДЗНовцы тот проселок просеяли буквально по песчинке, а мы вторично – и ничего… Не на мину же он там наехал.

– А вам не кажется, Отто Оттович, что убить себя тоже можно гораздо проще и безболезненней? Объемный взрыв гремучего газа штука трудновычисляемая – Филина могло просто покалечить, а какое удовольствие гореть живьем? И тем не менее он зациклился именно на этом способе самоубийства. Что из этого следует?

– То, что ему был важен результат, а на процесс – плевать.

– Совершенно с вами согласен, – сказал Малахов. – Странно, правда? Типичная экзотика, по нашей классификации. В последнее время в быту за ним ничего не замечалось?

– По отзывам, он был вообще довольно странный человек, – сказал Штейн осуждающе. – Ничего особенного свидетели на этом фоне за ним не заметили. Да и свидетелей раз-два и обчелся. Один припоминает, что в последние дни Филин вроде бы был чуточку более рассеянным, но не уверен в своих показаниях.

– Значит, рассеянным… Отто Оттович, у вас не возникает ощущения, что этот Филин мог знать решение нашей задачи?

Штейн вздохнул. Он еще и теперь был похож на белокурую бестию – только изрядно вымотанную и растратившую ледяную неумолимость. Обман зрения, но приятный.

– Все время об этом думаю, Михаил Николаевич.

– Чушь, – выронил Воронин и осекся. Шевелил беззвучно толстыми губами, жалуясь высшим силам на людскую тупость, закатывал глаза. И не скажешь сразу, что из Школы вышел, подумал Малахов с легкой брезгливостью. Зажрался колобок, группа перспективных исследований кого хочешь испортит, скачут по верхушкам, каждодневные озарения им подавай, а воз рутины нехай тянут всякие-прочие Лебедянские – Штейны – Гузи… Ну и лично Эм Эн Малахов, само собой. Может, и вправду стоит по истечении срока высказаться в пользу Лебедянского?

– Продолжайте, Кирилл Афанасьевич, я вас слушаю, – поощрил он. – Раз уж перебили, не стесняйтесь. У вас есть какие-то соображения?

– Вагон с тележкой, – сказал Воронин. – Ни черта Филин не знал, чтоб мне так жить. Тут и думать нечего. Во-первых, он математик, а не медик, а во-вторых, меня тошнит, когда вдруг начинают говорить об одиноких гениях. Где вы их видели? Это вообще задача не для одного человека, если хотите знать мое мнение.

Курить хотелось прямо-таки невыносимо. Малахов решительно вытряс из пачки сигарету, нарушив данное себе слово не курить перед некурящим. Алчно затянулся дымной сладостью.

– Мне вот что сейчас пришло в голову, – сказал он. – А вам не кажется – к вам, Отто Оттович, это тоже относится, – что Филин мыслил несколько в иной плоскости, нежели мы? Иногда необязательно быть гением, достаточно иметь иной взгляд на вещи. Если допустить, что это так и есть и что он тем не менее все-таки знал ответ, что из этого может следовать, как вы полагаете?

Они молчали, понимая, что ответа от них не ждут. Воронин все понял, а Штейн, похоже, еще нет – он иногда соображает с едва заметной запинкой… Малахов выдержал паузу, чтобы до этих двоих полнее дошло то, ради чего он вообще затеял весь этот разговор.

– Это может означать, что решение нашей задачи очень простое, – сказал он. – Может быть, до смешного простое. Дело только в том, что мы его не видим.

Какими только фамилиями ни награждают родители русского человека – иной раз просто плюнешь и перекрестишься, как мудро советовал классик, – в особенности теперь, когда мало кого интересует, кто русский, кто не очень, а кто очень не. Но смешная фамилия Пипеткин встретилась мне лишь однажды, и надо же такому случиться, чтобы ее обладатель оказался куда примечательней своей фамилии. Сплошь и рядом бывает наоборот.

Познакомились мы случайно. У врача таких знакомств бывает по три десятка в день. Его сильно побили на улице, а я оказался в составе бригады «Скорой», дотрюхавшей его в двадцать третью городскую. Лица было не разглядеть под кровоподтеками, да я и не очень приглядывался. День выдался сумасшедший, тяжелых случаев было хоть отбавляй, и тот выезд показался почти отдыхом: ушибы, легкое сотрясение мозга и левосторонний вывих челюсти, тут же и вправленный. Помню умоляющий шепот больного под сурдинку пращевидной повязки: «Только не заявляйте, парни тут ни при чем, это я виноват… Не надо полицию, прошу вас…»

Разумеется, мы заявили, да и как было не заявить, коли обязаны. Спустя недели две он нашел меня, специально для того чтобы высказать упрек. И тогда, взглянув в его освобожденное от пластырей лицо, я понял неизвестных хулиганов и посочувствовал им.

Киря Пипеткин был не виноват. Просто природа, иногда удивительно щедрая на пакости в отношении рода человеческого, снабдила его таким лицом, что, глядя на него, никто не мог оставаться равнодушным. Это была какая-то квинтэссенция полного отврата. Самые стойкие терпели, как умели и сколько умели, а потом старались поскорее уйти от греха – остальные же били сразу, по-видимому, совершенно рефлекторно. Такое лицо было специально создано, для того чтобы его бить.

Между прочим, на фото оно выглядело неплохо. Далеко не красавец, конечно, но и не так чтобы урод. Таких лиц много. Но то ли специфическая Кирина вазомоторика, то ли какой-то легкий, неуловимый штришок, делающий гипсовую маску живым лицом, неизбежно провоцировал среднего сапиенса на стремительную потерю человеческого облика. Киря ли был тому виной? Или не открытый пока дефект в кошмарных глубинах «нормальной» человеческой психики? Как знать.

Однажды я показал его знакомому психологу, ищущему тему для диссера. После беглой встречи с Пипеткиным мой знакомый заявил с каменным лицом, что на первый случай сумел сдержаться, но вообще-то свобода и незапятнанное имя дороги ему как память, так что Пипеткина, пожалуй, лучше больше сюда не водить.

Мой знакомый преувеличивал риск. Киря никогда ни на кого не заявлял. Он понимал, что люди не виноваты. И он не виноват. И никто не виноват. Из хромосомы не вынешь ген, чтобы высечь его за подлость.