Кир Булычев - Вид на битву с высоты

Мы не двигались с места.

Витя подошел к девушке и, приподняв меч, рубанул им по веревке. Он тут же отбросил меч, так быстро, что успел той же рукой подхватить падающее тело девушки, – впрочем, он и не смог бы этого сделать левой рукой – она же была у него сломана.

Он уложил девушку на маты.

– Надин, – сказал он, – ты живая, да? Что они с тобой сделали?

Надин – поняла я. Он все еще видит только ее. Он поправил ее спутанные волосы. Она была белая-белая. Как же она мучилась перед смертью! Ну почему, почему? Почему он не позвал меня, чтобы я была рядом?

Гарик, словно угадав мои мысли, прошептал:

– Он в Надин видит вас. Честное слово. Это пройдет. Он очнется. Пожалейте его. Ему так плохо сейчас.

И тут в дверях появился один из сенаторов. Они редко ходят сами по коридорам, особенно во время боя. Но, наверное, какой-то монитор отразил крики и бой, происходящий здесь, и сам сенатор в сопровождении нескольких – трех, кажется, – охранников ступил внутрь.

– Как прискорбно, – произнес сенатор скрипучим, надтреснутым голосом знатного вырожденца. – Какая грустная история. Возьмите его.

Нет, охранников было четверо. Иначе бы у них не получилось.

Двое взяли Витечку.

Один умело завернул ему левую руку за спину – израненную, сломанную в кисти руку, – Витечка взвыл от боли, потом согнулся, послушно согнулся и пошел к выходу. Второй шел следом.

А еще двое встали в дверях, подняв мечи, чтобы мы за ними не побежали. И когда я все же кинулась к дверям следом за Витечкой, Гарик меня остановил.

Как я его материла!

Сенатор, прямой и жесткий, шагал следом за охранниками, которые уводили Витечку.

– Пусти! – кричала я.

– Пока мы не смиримся, нас не выпустят, – сказал Гарик.

Охранники были уверены в себе. Они стояли, поглядывая на нас как на зверюшек, противных и мелких.

– Когда отсюда будет выход? – спросил разведчик Гриша.

– Минут через пятнадцать-двадцать, – сказала я. – Как кончится военный период.

– Нам надо успеть, – сказал разведчик.

– Я без него никуда не уйду.

– Не надо спорить, – сказал Гриша и пошел к охранникам в дверях. Он шел на них без угрозы, как будто сейчас его пропустят.

Охранники сначала удивились, а потом один сказал:

– Стоять!

Они были в темных плащах и касках.

И в этот момент Гриша прыгнул ногами вперед и правой ногой, подняв ее неправдоподобно высоко, ударил охранника по руке, которая держала меч.

Гарик, желая помочь, бросился на второго охранника, и ничего бы у него не получилось – охранник был готов и поднял меч, чтобы разрубить Гарика, – я только взвизгнуть успела! Но этот визг помог Грише, который вырвал у охранника меч и полоснул его. Охранник отшатнулся и упал назад.

Я перепрыгнула через охранника и кинулась бежать по коридору.

– Осторожнее! – попросил Гриша, который бежал за мной.

...Широкие двери на балкон были раскрыты.

...Мы успели к ним в тот момент, когда охранники перекидывали через ограду балкона вниз тело Витечки.

Тело мертвого Коршуна.

Сенаторы стояли полукругом, некоторые все еще держали в руках фишки и указки.

Потом наступила глубочайшая тишина. Все ждали. И мы тоже ждали.

И звук, который донесся снизу, был слабым и отчетливым.

Витя ударился о землю далеко внизу.

– Бог ему судья, – сказал один из сенаторов.

Так вот и кончился мой роман с неразумным Витечкой, который даже погибнуть умудрился за другую женщину.

Я пошла прочь, обогнав остальных, и побежала наверх.

Там была ниша, в ней Одноглазый Джо хранил «калашников». Он был телохранителем и относился к делу серьезно.

Я перепрыгивала через три ступеньки – они не ожидали от меня такой прыти.

Стрела обогнула меня и, ударившись в бетонную стену, сломалась. Потом я побежала по коридору, и они меня потеряли.

Было тихо-тихо – тишина на две минуты.

Я спокойно спустилась по другой лестнице. Нужно совершать поступки, которых от тебя не ждут. А они не ожидали моего возвращения, тем более по другой лестнице.

Я шла не спеша, но мне стоило больших трудов не спешить. Они же могли прикончить Гришу и Гарика в любую минуту, через барьер балкона – и пятьдесят метров вниз. Эффектно, и трупов не остается.

Я подошла к дверям балкона.

Все, кто стоял в дверях, смотрели внутрь, на балкон.

Я подошла ближе.

Мне была видна расстановка декораций и актеров на сцене.

Гриша и Гарик стояли спиной к барьеру. Перед ними в десяти метрах, не промахнешься, – четыре охранника.

Они целились из арбалетов.

Как в рыцарском фильме. Спасение должно прийти к героям за секунду до смерти.

Но я не стала ждать этой последней секунды и рисковать тем, что они выстрелят чуть-чуть раньше, чем мне хочется.

– Позвольте, – строго приказала я служителям, столпившимся в дверях. – Позвольте!

И тут они поняли. Они еще не увидели, но поняли. И кинулись в разные стороны.

– Стреляйте! – завопил совсем старый сенатор, который так и не поднялся из кресла-каталки.

Но этот приказ выполнила только я. Я опоздала. Сама во всем виновата.

Зато уж я никого не оставила целым, ни из охранников, ни из сенаторов.

И у меня еще оставались патроны. Я очень экономная женщина. К тому же с запасным рожком.

Я не хотела смотреть на это.

– Пошли, – сказала я мальчикам.

Гарик с Григорием были оглушены и ничего не соображали. Они пошли за мной. До самых ворот. И никто нас не останавливал. Если не считать двух или трех стрел, пущенных издали.

Только уже у двери в наш мир Гарик вдруг спросил:

– А как же те, кто остался?

Никто ему не ответил. Пробуждать целую армию и вести ее за собой было выше моих сил. Простите.

Для них соглашение было без обмана – вы умеете воевать, вы хотите воевать, значит, вы знаете, что на войне бывает больно. Так воюйте, получайте кайф, со временем вы все погибнете. Зато с шумом и криками, а не в мирной постели, чего вам так не хочется.

Меня все мучила судьба тех, кого мы оставляем. Александра была со мной не согласна. Она считала, что это и есть их судьба. К тому же, полагала она, со временем все образуется, появятся новые сенаторы, так сказать, новое поколение старичья – да и неизвестно, сколько их там. Кого-то она убила, а кого-то не добила.

Между нами была пропасть.

Александра, такая красивая, длинноногая, быстрая в движениях, была отравлена войной и, видно, никогда уже не выздоровеет. Она и собственные поступки не считала чем-то из ряда вон выходящим. Она навела порядок, восстановила справедливость – это была ее собственная война. И то, что на балконе осталось как минимум десять мертвецов, ее не удручало.

Уже у нас, пройдя сквозь какую-то скрипучую калитку и оказавшись на заросших бурьяном и подорожником запасных путях станции Меховск, она угадала мои мысли и с вызовом заявила: