Кир Булычев - Старый год

– Вы кто? – Голос Кюхельбекера был глух, будто звучал через стекло.

– Мы вместо Пронькина, – сказала Калерия. – Пронькина и Барби.

– А что с ними? – спросил Кюхельбекер.

– Я не могу вам это объяснить сейчас. Скажите, Веня Малкин с вами?

– Он себя неважно чувствует, – сказал Кюхельбекер, разглядывая меня, как любопытное животное в зоопарке. – А это кто?

Калерия также взглянула на меня с некоторым любопытством и ответила:

– Мой помощник. Гарик.

Мое имя прозвучало как воровская кликуха. «Ну, я вам это припомню», – подумал я. А потом смирился, так как увидел себя со стороны – глупого вида крупный молодой человек, прижимающий к груди ящик с бананами. Ясно, зачем он понадобился такой элегантной даме, которую со всех сторон подстерегают опасности.

– Что передать Малкину? – спросил Кюхельбекер. – Есть ли у вас письмо для него?

– Мы хотели бы иметь дело с вами без посредников, – сказала Калерия.

– Почему я должен вам доверять? – спросил Кюхельбекер.

– Потому что я более серьезный партнер, чем Малкин. Он убежал, бросил дело на ненадежных людей. Он ничем не может быть вам полезен.

– А если мы его отправим обратно?

– Сколько у нас осталось времени? – вопросом на вопрос ответила Калерия.

– Немного, – сказал Кюхельбекер.

Я его уже различал лучше. Он как бы вошел в фокус. Немилосердный свет, озаряющий эту сцену и исходящий, как ни странно, из абсолютной темноты отверстия, в котором стоял Кюхельбекер, жестоко обращался с лицом и руками Кюхельбекера. Кожа была голубоватой, на щеках видны были темные сосуды, под глазами – коричневые мешки... Он был болен. По нашим меркам. И бессмертен – тоже по нашим меркам.

Кюхельбекер пребывал в растерянности. Враги мы или просто новые партнеры?

– Какие у вас будут пожелания к будущей встрече? – спросила Калерия. Она действовала по сценарию и замечательно держала себя в руках.

– Простите, – сказал Кюхельбекер, – вы знаете о записке?

Мы не знали ни о какой записке, но предполагали, что раз контакт короток, то люди из того мира должны передать какую-то записку Малкину, список нужных вещей.

– Разумеется, – сказала Калерия.

Кюхельбекер вынул свернутую в трубочку записку размером с сигарету.

Кинул ее Калерии, но та не стала записку поднимать.

– Какие пожелания на словах? – спросила она.

Она заставляла Кюхельбекера признавать нас партнерами.

– Мы там написали. Но повторю: попробуйте передать нам несколько пистолетов с патронами.

– Это нелегко, – сказала Калерия.

– Мы хорошо платим. Так вы сможете доказать нам, что работаете лучше, чем компания Малкина.

– Если Малкин начнет настраивать вас против контактов с нами, – произнесла Калерия, – учтите, что его группы попросту не существует. Малкин – вчерашний день.

– Постараюсь поверить вам.

– В следующий раз мы хотели бы направить к вам на два-три дня своего человека, – сказала Калерия. – Всегда лучше договориться не спеша.

– Зачем? – спросил Кюхельбекер.

– Мы думаем, что пришла пора развивать наши отношения, переводить их на новый уровень. Ведь и вам потребовались пистолеты.

– К сожалению, потребовались, – признался Кюхельбекер.

– А как себя чувствует Люся Тихонова? – спросила Калерия.

– А вам какое до нее дело? Впрочем, она себя чувствует отлично.

Пожалуй, встреча прошла нормально. Он нас не испугался. Он не отказался общаться в будущем. Что касается доверия – оснований для этого не было, – никто и не ждал этого.

Я протянул Кюхельбекеру ящик с припасами. И вовремя. Потому что черная дверь в тот миг начала затягиваться. Кюхельбекер, принимая ящик, сделал шаг назад.

И тут же, чуть не сшибив его, к отверстию ринулся Егор.

Он выскочил из-за моей спины, где стоял на изготовку. Все время нашего разговора, ожидая момента, как шпион, который, избавляясь от преследователей, кидается в вагон метро, когда двери уже закрываются.

Я бы никогда не заподозрил его в таком безрассудстве! Он же знал, что шансов вернуться раньше чем через неделю у него немного, а шансов спасти Люську, которая пробыла там уже почти месяц, практически нет. Потом он скажет мне, что никогда не верил расчетам людей оттуда, хотя бы потому, что у них – искаженное чувство времени. Но, вернее, им владело чувство полного отрыва от реальности, если реальность не укладывается в сознание.

– Стой! – крикнул кто-то.

Любопытно, что крикнуть мог и я – не осознавая своего участия в этой сцене.

Но вот дальнейшие мои действия определялись холодным расчетом.

Как бы вы ни пытались истолковать их иначе.

За следующую секунду я успел спрогнозировать дальнейшие события.

Вернее всего, Егор кинется там спасать Люську, вытаскивать Люську к нам. И будет всем им враг. От Кюхельбекера и ветеранов до императора и Вени Малкина.

Но печально не только это.

Почти наверняка Егор сведет к нулю и нашу попытку наладить контакт с тем миром, увидеть, пощупать и понять его. Они просто закуклятся. Тем более что Пронькина и Барби нет, а Люська у них в руках.

В результате Егор погибнет – я чувствовал, что он погибнет, – а мы окажемся обладателями фикции – теоретически недоступного феномена, существование которого мы никогда не сможем доказать.

И никто не поможет ни Егору с Люськой, ни нашему дорогому институту.

Кроме меня.

Шансов у меня немного. Но это все же лучше, чем отсутствие таковых у Егора.

И я прыгнул в темноту вслед за Егором.

И исчез.

То есть для всех окружающих исчез. Хотя удостовериться в том не мог.

Больше меня не было.

За кулисами было так же, только темнее.

Я невольно кинул взгляд назад – там гасло, как догорающее зарево, большое розовое пятно.

Все, что осталось от моего мира, от лаборатории, квартиры в хрущобе и даже любимой пивной у Тишинского рынка... Если верить Егору, в ближайшее время я ничего подобного не увижу.

Любопытно – это все я успел передумать в тот момент или это поздние мысли, наложившиеся на картину закулисья? Конечно же – у них там «Зазеркалье», у нас – «закулисье».

Егор чуть не сшиб их министра Кюхельбекера – длинного типа с глубокими глазницами. На нем был черный строгий костюм, черные волосы разобраны на прямой пробор и расчесаны плотно к черепу. Егор застыл, прижавшись к министру, а чуть дальше в полутьме стояла инвалидная коляска, а в коляске сидел молодой человек, бессильно свесивший голову набок. Коляску держала за спинку молодая женщина в какой-то робе, с невнятным бледным очкастым лицом.

Картинка зафиксировалась в сознании как статическое явление, и тут же пришло все в движение.

Я подхватил Егора, который от резкого столкновения с министром отлетел в сторону.

Соня Рабинова откатила кресло с юношей, приговаривая: