Николай Васильев - Битва при Тюренчене [СИ]

— Прости, мама, пришлось по делу задержаться. У нас многие задерживаются. Впрочем, это ведь ради тебя… Знаешь, на что я в архиве наткнулся? На футуристический журнал двухлетней давности: да, да, в архив поступают и современные документы. Хотя этот журнал, конечно, трудно отнести к документам — непонятно, как он к нам попал. Но оказался необыкновенно интересным…

— Сережа погоди, не части. Мой руки и садись за стол: суп, вроде бы еще теплый. Но уже и не горячий, как ты любишь — сам виноват.

— Так ему и надо, мама, — встряла вреднючая Катенька. — А то он сильно важничает теперь, став архивным грызуном!

— Посмотрим кем ты станешь через пару лет, вертлявая макака… Так вот, этот журнал был выпущен в Петербурге к началу 20 века, небольшим тиражом и весь насыщен представлениями о будущем веке: какова будет архитектура, транспорт, культура, вообще условия жизни и, в частности, мода на мужскую и женскую одежду. Я просто ахнул, это что-то необыкновенное! Да вот лучше посмотри, я многое зарисовал… Журнал этот единственный и мне его на вынос, конечно, не дали…

— Ты попей еще компот с блинами, Варя нам сегодня настряпала, а потом и покажешь.

— Зря ты иронизируешь, это как земля и небо, древность египетская и Эллада!

— Ах ты милый мой, таким восторженным я тебя давно не помню… Так что ты там срисовал?

— А вот давайте тарелки со стола уберем и под абажур эти листики положим: один, а потом другие… Не тяни руки, лисенок, смотри из-за моего плеча, у тебя зрение еще острое!

— Что это за почти голый мужчина? Демонстрирует мужское белье?

— Да, маменька, это трусы — вместо давно опротивевших мне кальсон. Легко, удобно, красиво. И сшить их, мне кажется, легко. Вот вид спереди, сзади и сбоку. Ты-то уж точно справишься.

— Побойся бога, Сережа, это верх неприличия.

— А ходить в белых лосинах, которые ничего не скрывали, раньше считалось прилично? Здесь же под ситцем все скрыто. И кстати, трусы эти — не такой уж футуризм: я еще учась в Питере слышал, что светские люди носят трусы, только никогда их не видывал. А теперь прошу: мама, сшей мне их, пожалуйста. Ситец-то у тебя найдется?

— Подожди, я не пойму, как эти трусы держатся на талии?

— Вроде на тонкой резиновой полоске, сверху обшитой тканью. Впрочем, можно сделать обычный пояс с пуговицей, как у брюк.

— Н-ну, ладно, попробую сострочить. А что там дальше?

— Дальше вот: трусики женские…

— Ой, мамочка, я тоже их хочу! Они из шелка?

— Из шелка, хлопка, льна, чего угодно…

— Катенька, ты-то хоть не сходи с ума, чем плохи тебе саржевые панталоны?

— Плохи, плохи, я теперь вижу! А трусики — такая прелесть… Особенно вот эти: узенькие, облегающие… Из чего они?

— Не знаю. Может, мама поймет?

— Возможно, из трикотажа… Додумались же… Так необычно. И красиво. Но все-таки это чересчур вызывающе, знакомые дамы нас осудят, сравнят с кокотками…

— Мама, на лекциях по философии нас учили, что новое всегда утверждается через отрицание старого. Давай попробуем внедрить это белье, у тебя же школьная подруга, Софья Пантелеевна, — владелица салона модной одежды. Если ты ее заинтересуешь, то сможешь стать модельером салона или даже ее компаньонкой. Тем более, что у меня есть еще новинка…

— Вот эта упряжь?

— Это изобретение, мама, называется бюстгальтер…

Уединившись, наконец, в комнате, реципиент и внедренец расслабились.

«Слава богу, мама загорелась. Теперь не отойдет от машинки, пока не сошьет приемлемые образцы».

«Замечательная у тебя мама, одна на миллион. А ты боялся: не уговорю…»

«Лишь бы модистка эта ее поддержала, выгоду обоюдную поняла…»

«А у нее дочка есть?»

«Есть, еще вреднее Катерины…»

«Ну, какая Катенька вредная, только на язычок иногда, для оживляжа… Вот она этой дочке новинки на себе и покажет. А та потом с маман ликбез проведет…»

«Никак не могу привыкнуть к твоим словечкам: что еще за ликбез?»

«Ликвидация безграмотности: ее лет через 20 социалисты по всей России проводить будут — если мы с тобой не помешаем».

«Двадцать лет еще прожить надо…»

«Мой опыт говорит, что после двадцати твои годы полетят все быстрее и быстрее… Ну, хватит прохлаждаться, тебе сейчас предстоит написать первую главу повести „Смок Беллью“. Или всю заботу о семейном благосостоянии ты на материны плечи возложишь?»

«Ладно, сейчас достану бумагу и чернильницу с ручкой. А что за странное название повести: если Беллью сойдет за французскую фамилию, то „смок“ — слово английское и означает, вроде бы, дым или курильщик?»

«Смок — это тоже из жаргона, только теннисного, и означает оно „резаный мяч“. То есть „крученый“, что по смыслу книги ближе: „Крученый Беллью“! Ну, что, из сознания моего будешь брать или мне просто тебе начитывать?»

«Начитывать проще, конечно. Как диктант в школе…»

«Тогда слушай…»

Неделю спустя, в понедельник, Сергей Городецкий (с подселенцем Карцевым) появился часам к 10 утра в редакции «Енисея». День этот был выбран Карцевым намеренно как наименее суматошный: после воскресного выпуска и за день до «срединного». По такому случаю Сережа организовал себе отгул, отработав за понедельник в воскресенье, под руководством бобыля-трудоголика Ильи Николаевича.

Пришел он, естественно, не с пустыми руками, а с полным «переводом» шедевра Джека Лондона. На входе в редакцию его ожидаемо (разведчик Карцев предупреждал) придержал сидящий на табуретке седоусый вахтер казацкого вида:

— Извиняйте, молодой господин, Вы по какому делу в редакцию?

— Я хотел бы говорить с главным редактором, господином Кудрявцевым.

— Извиняйте, а по какому делу?

— Я принес материалы, которые, надеюсь, покажутся ему интересными…

Лишь после дотошной проверки паспорта («Мещанин Городецкий, значит? Сергей Андреевич? А в папке материалы, значит? Сумку-то здесь оставьте, не пропадет…») казак позволил войти в заветную дверь. За которой оказался второй цербер, на этот раз женского пола: пышноватая круглолицая блондина лет 25, в тесном жакете, из-под которого выглядывала крепдишиновая блузка, и в длинной свободной юбке, почти скрывающей кожаные ботинки. Она выжидательно подняла глаза на посетителя.

— Здравствуйте. Егор Федорович у себя?

— У себя. А что Вы хотите?

— Я к нему с предложением, от которого он не сможет отказаться.

— Предложение? Вы что, посредник от Гадалова? Хотя молоды больно… Или Вы с рекламой? Тогда это ко мне…

— Не посредник и не реклама. Так позволите?

— Сейчас я спрошу…

И она скрылась в смежной комнате.

«Вот мурыжат! — заворчал Карцев после пяти минут ожидания. — Во все времена палки в колеса авторам ставят…»