А. Риддл - Война солнца [litres]

– В какой грузовик его положить? – я перезваниваю Идзуми, когда мы заканчиваем осматривать дом.

– В ваш. Давайте держать пациентов вместе. Я хочу как можно меньше их перемещать.

Мы кладем мальчика рядом с девочкой, Идзуми забирается внутрь и касается анализатора здоровья пальцем, берет каплю крови и смотрит на экран, ожидая результатов.

– Х-х-хе… – хрипит мальчик слабым и скрипучим голосом.

– Привет, Сэм, – улыбается Идзуми, кладя руку ему на голову. – С тобой все будет хорошо.

– Джеймс, – Оскар зовет меня голосом ровным, но громким, и я чувствую, что это срочно. – Я чувствую… – Он замерзает, глядя мне в глаза. – Я чувствую неисправность, сэр.

– Неисправность?

– Сэр, я не знаю, что со мной происходит.

– Объясни.

– Моя система сообщает, что устанавливает обновление программного обеспечения.

Как это возможно? Прямо перед тем, как я понимаю, в чем дело, его глаза закрываются.

Его взломали.

– Оскар! Очисть рабочую память и выключи все системы.

Его глаза открываются.

Он улыбается. Это подлинно человеческая улыбка, но передающая не радость, а самодовольное удовлетворение. Подобные эмоции слишком сложны, чтобы Оскар мог их выразить. Такое выражение лица он никогда не сможет сделать.

Когда он начинает говорить, его голос отличается, тон становится высокомерным, медленным и почти снисходительным. Однажды я уже слышал его.

– И снова здравствуй, Джеймс.

Я иду к двойным дверям, чтобы выйти из кухни, когда меня окликает Фаулер:

– Эмма, ты можешь остаться на минутку?

Я жду, пока остальная часть команды выйдет. Единственный звук – скрип раскрытых двойных дверей. Стоит всем уйти, как Фаулер говорит:

– Для протокола, я согласен с планом, который вы выдвинули. Чрезвычайное нормирование – правильный шаг сейчас.

Я чувствую, что будет какое-то «но».

– Тем не менее я надеюсь, что ты будешь разумна, когда это коснется тебя.

– Что это значит?

– Это значит, – медленно говорит он, – что пайки, которые ты ешь, предназначены не только для тебя.

– Кто тебе сказал?

– Проблема не в этом. Речь идет о твоем еще не родившемся ребенке.

– Здесь на карту поставлено больше жизней.

– Но ни одна из них не является более важной для вас с Джеймсом. Человек не может драться, если ему не за что бороться.

– Оскар? – спрашиваю я, вглядываясь в его лицо. Я почти уверен в том, что с ним случилось, но надеюсь, что ошибаюсь.

– Оскара сейчас здесь нет.

– Кто ты?

– Зовите меня Артур. Вы познакомились с одним из моих коллег несколько лет назад. – Он делает паузу. – На Церере.

Григорий бросается к транспортнику, лезет в сумку, вытаскивает полуавтоматическую винтовку и так же быстро возвращается к Артуру и мне. Я поворачиваюсь и становлюсь с поднятыми руками. Ствол дрожит, когда Григорий в ярости смотрит на Артура, держа палец на спусковом крючке.

Позади меня Артур говорит медленно, снисходительным тоном:

– Тише, тише, Григорий. Этот железный дровосек – твой единственный выход с этой пустынной скалы. Веди себя лучше.

Григорий что-то кричит по-русски, выплевывая слова изо рта. Я подхожу к нему, не опуская рук.

– Успокойся, Григорий. Нам нужно выяснить, с чем мы имеем дело.

– Мы имеем дело с врагом!

Я снова делаю шаг вперед и протягиваю руку.

– Дай мне оружие, – шепчу я. – Для подобного у нас еще будет время и место, но его нет здесь и не сейчас.

Он сердито смотрит на меня. Наконец его палец соскальзывает со спускового крючка, и все тело расслабляется, когда он переводит взгляд на небо. Я беру винтовку и прижимаю его к себе, боясь положить обратно в грузовик, где Григорий снова сможет добраться до него.

Артур смотрит, как Григорий уходит, затем продолжает тем же неторопливым, высокомерным тоном:

– Итак. О чем это мы? О да, представления. На Церере вы звали моего помощника Художником. Почему бы не назвать меня Артуром? Я старше примерно на шестьдесят тысяч лет, но у меня те же основы программирования.

– Что ты такое? «Сборщик»?

– Нет, «сборщик» – это отдельная сущность. В ситуациях, подобных нынешней, я обычно работаю независимо.

– Чего ты хочешь?

– Мы все еще хотим того же: излучение вашего Солнца.

– На это мы не согласны.

Артур улыбается злой, знающей улыбкой.

– Нет, конечно же, нет.

– Тогда почему мы разговариваем?

– Это переговоры.

– Переговоры о чем?

– О вашей капитуляции.

В столовой я обнаруживаю, что Мэдисон готовится к сегодняшнему уроку: дети школьного возраста уже начинают садиться за длинные столы.

Я хватаю ее за руку и практически вытаскиваю из комнаты.

– Мне надо поговорить с тобой.

– Какого…

В коридоре я поворачиваюсь и смотрю на нее в упор.

– Ты сказала Фаулеру, что я беременна.

Она выпрямляется и дерзко поднимает подбородок.

– Да, это так.

– Я сказала тебе это по секрету.

Она изучает меня минуту, как будто приводя мысли в порядок.

– Другие родители говорили об экстремальном нормировании, – говорит она, глядя на меня. – Все за это. Я знала, что это произойдет на встрече руководства. Поэтому я должна была сказать Фаулеру. Я знала, что сама ты не скажешь – и будешь выступать за крайнее нормирование. Это наш лучший шанс, но тебе нужно питаться, Эм. Я расскажу всему бункеру, если понадобится. Ты можешь ненавидеть меня до конца моей жизни, но сейчас мы говорим о жизни твоего ребенка.

Я глубоко выдыхаю и смотрю в потолок, желая получить ответ из того котла эмоций, который циркулирует в моем разуме.

Как и в случае с Мэдисон последние тридцать с чем-то лет, я останавливаюсь на одном слове, произношу его и ухожу.

– Хорошо.

Я нахожу Фаулера за письменным столом в офисном уголке двухъярусных комнат, том же самом уголке, который Джеймс занимал перед тем, как уйти.

– Что вы делаете? – спрашиваю я, прислонившись к дверному проему.

– Пытаюсь выяснить, над чем работал Джеймс. Думал, что это может быть ключом к тому, что с ним случилось.

Он держит набросок, который мне кажется маленьким беспилотником с импровизированной буровой головкой на нем. Вокруг пометки и цифры – похоже, на санскрите – обрамляют древний рисунок.

– Для меня все это абракадабра, – говорит Фаулер. – Если бы Гарри был здесь, возможно, он смог бы понять, что здесь написано, но сейчас мы мало что можем с этим поделать.

В своей жизни я никогда не чувствовала себя настолько пойманной в ловушку, как сейчас. Даже когда МКС была разорвана на части и я оказалась в этом модуле, я все еще надеялась. Сейчас все воспринимается намного хуже. Может быть, дело в нехватке еды или в том факте, что мы буквально погребены в мире, который только что был разрушен. Мне кажется, что я смотрю в пропасть, и все, что я вижу, – это тупик. Если я чувствую это, значит, и другие тоже. Я тренировалась по таким сценариям и пережила некоторые из них за последние несколько лет. И мне интересно: достаточно ли я квалифицирована, способна ли что-то предпринять? Может быть, и так. Возможно, именно эту роль я могу сыграть здесь, и я думаю, что это так же важно, как то, что Джеймс делает на поверхности.