Нил Гейман - Лучшие рассказы [litres]

– И когда же это было?

– Кажется, в одна тысяча девятьсот двадцать четвертом году от Рождества Господа нашего. Ну, сколько бы вы мне дали?

Я не мог ответить. Его словно вырезали из старого дерева. Больше пятидесяти, но моложе Мафусаила. Так я и сказал.

– Я родился в 1906-м. Богом клянусь.

– И где же, в Лос-Анджелесе?

Он покачал головой.

– Когда я родился, на этом месте была апельсиновая роща, очень далеко от цивилизации.

Он рассыпал корм по поверхности воды. Ловя его, все три серебристо-белые рыбины выскакивали и смотрели на нас – или так казалось, – а их круглые рты все открывались и закрывались, словно они говорили с нами на своем бессловесном, тайном языке.

Я указал на того, о котором он говорил:

– Это Призрак, да?

– Призрак, верно. А тот, под кувшинкой, вон, хвост торчит, видите? Его зовут Бастер, в честь Бастера Китона [20]. Китон как раз останавливался здесь, когда привезли этих двух, постарше. А это наша Принцесса.

Принцессу легко было отличить от остальных. Она была нежно-кремового цвета, с ярким темно-красным пятном вдоль спины, что очень ее выделяло.

– Красотка.

– Да, в самом деле. Все при ней.

Он глубоко вздохнул и принялся кашлять, и хриплый кашель сотрясал все его хрупкое тело. В тот момент я впервые распознал в нем девяностолетнего старика.

– С вами все в порядке?

Он кивнул.

– Да все, все хорошо. Старые кости, – сказал он. – Старые кости.

Мы пожали друг другу руки, и я вернулся в свой сумрак, к сценарному плану.

Я распечатал дописанный текст и отправил его факсом на студию, Джейкобу.

На следующий день он приехал ко мне в шале. Вид у него был расстроенный.

– У вас все в порядке? Проблемы со сценарным планом?

– Просто черт знает что. Мы сняли кино с… – и он назвал имя известной актрисы, которая пару лет назад сыграла сразу в нескольких успешных фильмах. – Не прогадали, а? Только она уже не молода, как прежде, а настаивает, чтобы ее сняли обнаженной, и там просто не на что смотреть, поверь. Ну а сюжет такой: один фотограф умеет уговаривать женщин обнажиться для него. И тогда он их трахает . Только никто не верит, что он это делает. И вот шеф полиции, которого играет миссис Дайте-Я-Покажу-Вам-Голый-Зад, приходит к заключению, что она сможет его арестовать, только если прикинется одной из этих женщин. Короче, она с ним спит. И получается такое дело…

– Она в него влюбляется?

– Ну да. И понимает, что женщины всегда будут зависеть от мужского взгляда на женщин, а чтобы доказать свою любовь, когда полиция приходит его арестовывать, она поджигает фотографии и погибает вместе с ними. Но сначала на ней сгорает одежда. Как тебе?

– Никак.

– Мы тоже так подумали, когда посмотрели. Уволили режиссера, сократили фильм и сделали досъемку. Теперь у нее под одеждой спрятан микрофон. А когда она начинает в него влюбляться, выясняется, что он убил ее брата. Ей снится сон, что на ней сгорает одежда, а проснувшись, она едет с группой на задержание. Но в это время его убивает ее младшая сестра, с которой он тоже трахался .

– Ну и чем это лучше?

Он качает головой.

– Да, барахло. Если бы она дала нам снять в обнаженке дублершу, возможно, результат был бы иной.

– А что вы думаете о моем сценарном плане?

– О чем?

– О сценарном плане, который я вам послал.

– Ах да. Сценарный план. Очень понравился. Нам всем. Он классный. Просто потрясающий. Мы в шоке.

– И что дальше?

– Ну, когда все успеют его пролистать, мы соберемся и обсудим.

Он похлопал меня по спине и ушел, оставив меня скучать в Голливуде.

Я решил написать рассказ. Мысль мне пришла еще в Англии, до отъезда. История о маленьком театре на пирсе. Когда идет дождь, там показывают волшебные фокусы. Но публика не в состоянии отличить волшебство от иллюзии, и для нее не имеют никакого значения иллюзии, становящиеся реальностью.

В тот день, во время прогулки, я купил несколько книг о волшебных фокусах и викторианских иллюзиях в «почти круглосуточном» книжном. История, точнее, сама суть истории так или иначе уже жила в моей голове, и я хотел кое-что уточнить. Я присел на скамейку во внутреннем дворике и просмотрел книги, решив попытаться создать в рассказе особую атмосферу.

Я читал про фокусников, карманы которых были набиты всякими мелкими вещицами, какие только можно себе представить, и которые могли достать из них все, что попросите. Никакой иллюзии, просто достойная восхищения организованность и прекрасная память. На страницу упала тень. Я поднял голову.

– Привет еще раз, – сказал я старому афроамериканцу.

– Сэ, – ответил он.

– Прошу, не называйте меня так. Я спохватываюсь, что не надел костюм и все такое, – и я назвал ему мое имя.

А он в ответ:

– Праведник Дундас.

– Праведник? – Я не был уверен, что верно расслышал.

Он гордо кивнул.

– Иногда да, а иногда – нет. Так меня мама назвала, хорошее имя.

– Да.

– И что вы здесь делаете, сэ?

– Сам толком не знаю. Кажется, от меня ждут сценарий. Во всяком случае, я жду, когда мне скажут, что пора начинать его писать.

Он почесал нос.

– Тут все киношники останавливаются, если бы я прямо сейчас начал называть имена, до следующей среды перечислил бы лишь половину.

– А кто вам больше нравился?

– Гарри Лэнгдон. Он был джентльмен. Джордж Сандерс. Англичанин, как и вы. Скажет бывало: «А, Праведник. Помолись за мою душу». А я ему: «Ваша душа на вашем попечении, мистер Сандерс», – и все-таки я за него молился. А еще Джун Линкольн [21].

– Джун Линкольн?

В его глазах вспыхнули искры, и он улыбнулся.

– Она была королевой экрана. Она была лучше, чем любая из них: Мэри Пикфорд или Лилиан Гиш, или Теда Бара, или Луиза Брукс… Она была самой лучшей. У нее это было. Знаете, что я имею в виду?

– Сексапильность.

– Не только. В ней было все, о чем можно мечтать. Когда вы видели ее фото, вам хотелось… – Он замолчал, рисуя рукой маленькие круги, точно пытаясь поймать ускользающие слова. – Даже не знаю. Может, встать на колено, как встает перед своей королевой рыцарь в сверкающих доспехах. Джун Линкольн, она была лучше всех. Я рассказывал о ней моему внуку, он пытался найти что-нибудь посмотреть, но не вышло. Ничего не осталось. Она живет только в памяти стариков, таких, как я, – постучал он себе по лбу.

– Должно быть, она была необыкновенной.

Он кивнул.

– А что с ней сталось?

– Повесилась. Говорили, все потому, что для звукового кино она бы не подошла, но это не так: голос у нее был такой, что вы бы запомнили, если б хоть раз услыхали. Гладким и темным был ее голос, как ирландский кофе. Некоторые утверждают, что ее сердце было разбито мужчиной – или женщиной, – а еще что она играла на деньги, или связалась с гангстерами, или пила. Кто знает? Времена были такие.